плечи над столом, оперся не на прежние могучие руки, а на две иссохшие палки…
«Вот тебе, горемыка, и орехи! — некстати мелькнула досадная мысль. И еще: — Приходит время на этой земле, человек, когда всем сыт становишься…»
Таким стал Юр в затяжной, неизлечимой болезни, и ничто на свете помочь ему не могло… И в хмурый ноябрьский день уже лежал, бедняга, на смертном одре…
Сейчас, в этот поздний ночной час, вспомнился невольно и Микола в толпе, что собралась на усадьбе Юра на панихиду за упокой его души — проститься и проводить в дальний путь…
Стало зябко от нервного озноба. И заторопилась, хотела побыстрее выбраться из глухой темноты у стен станционной бани. Видно, пугали не только воспоминания, но и сама баня — давно заброшенная, зияла она черными проемами окон, дышала сыростью и запустением.
Удивил пустой перрон. Подумала, верно, сидят люди в зале ожидания, и направилась туда. За порогом сразу же обдал ее густой запах карболки и известки. Огляделась, увидела, что здесь тоже никого нет, и вышла, бросив двери открытыми, — пускай проветрится… Но спохватилась и вернулась — еще отругают за тепло, выпущенное на ветер!
Прислушалась, не храпит ли кто. Ведь люди спят по-разному: кто тихо, а кто будто трудится… Но и храпа не было слышно.
Лунный свет сюда не проникал, лампа не горела, и рассмотреть углы она не могла. Нет, все же ни души не видно! Неужто слишком рано пришла на станцию? Неужто подвел верный ее будильник — месяц над горой? А вдруг поезд на Усть-Черную давно ушел? И огляделась испуганно.
Сквозь неплотно завешенное окно в зал ожидания тонкой полоской проникал свет из комнаты дежурного по вокзалу.
«Постучать в стекло, спросить?» — заколебалась. И все же знала, не могла она опоздать на поезд. Вчера еще дотошно расспросила диспетчера про нужный ей пассажирский поезд из Дубового на Усть-Черную. Сказал, что отправляется после полуночи. Глянула на звезды, убедилась, что времени полно, и тут же попеняла себе: чего так спешила из дому, могла ведь сделать что-то полезное перед дорогой…
Вышла на перрон, и почудилось, ползет за ней следом из зала тяжкий дух. Но только прошелестел ветерок в станционных осокорях, качнул ветви елей у вокзала, как сделалось вокруг свежо и чисто. Здесь дышалось легко, свободно, хоть и прохватывал холодок — в долину Тересвы он проходил со студеными ветрами полонин не только в мае, но, бывало, и в разгар лета…
— А, это вы, бабушка? Не спится? Путешествовать задумали? А чего деда не сторожите? — на пороге служебного помещения неожиданно возник худощавый невысокий человек, дежурный диспетчер.
Задержалась на минутку с ответом. Но встрече обрадовалась. Все-таки не одна на ночной станции.
— Это вы, Яков? Дай вам бог здоровья и счастья!
— Лучше кучу денег пожелайте!
— А тогда что?
— Тогда не только здоровье будет! — ответил тонким писклявым голосом. Не знала бы Якова, подумала; баба в штанах и в форменной фуражке.
— А я, сынок, думаю: будешь здоровым, и деньги придут!
— Черта мне лысого с этого здоровья, если лишней копейки нет! — деланно хорохорился диспетчер. Обрадовался, видно, что можно хоть с кем-нибудь поболтать, отогнать одолевающую дремоту.
— Можно, милок, деньги заработать, а здоровье при том загубить! — не согласилась она. Ответила со спокойным достоинством, свойственным много прожившему и пережившему человеку. Впрочем, ни к чему была ей болтовня диспетчера, и потому спросила о существенном: — А скажите, Яков, поезд на Усть-Черную скоро придет?
— Да вы, бабушка, его с дедом проспали. — Яков усмехнулся и вроде бы стал любезнее. Он лениво шарил в карманах, штаны его от постоянного сидения пузырились на коленях. Надоедало диспетчеру многочасовое дежурство, нудился он за служебным столом и теперь развлекался немудреными остротами.
— У вас только шуточки на уме… И дед ни при чем, если я поезд проспала! Ни капельки он не виноват! Скажите правду, ушел, что ли, поезд? А может, опять смеетесь?
— График этой ночью изменили. Поезд из Дубового вышел раньше, чем вчера, на час и семнадцать минут, — добросовестно объяснил Яков, словно почувствовал себя виноватым и хотел загладить доброй беседой неприветливость при встрече.
Сразу не смогла ничего понять. Вчера специально зашла на станцию, чтобы проверить, когда идет ночной поезд на Усть-Черную. Диспетчер, которого сегодня сменил Яков, назвал прежнее время. А мог же человек ответить как следует, чтобы она знала час и не спешила понапрасну? Даже озноб пробежал по спине от обиды на него, хоть ночь была теплой, хлеб по-прежнему согревал плечо и вкусно пах.
Помолчала виновато, словно причина была в ней. И подумала: зачем сердиться на кого-то, откуда мог знать вчерашний дежурный, что именно сегодня выберется она в Усть-Черную? Право, легче жить среди людей, когда не ищешь виноватого, чтобы оправдать себя… И ей стало легче.
— Через час-полтора подадут порожняк в вашем направлении. Один вагон будет крытый, вот и отправитесь. — Яков хотел успокоить ее, словно догадался, о чем она сейчас задумалась.
Возвращаться домой не имело смысла. Устроилась на скамье, сжалась в комочек. Сон куда-то исчез, даже дрема не клонила, пришла откуда-то такая бодрость, словно не было позади дня, вечера и ночи, до краев наполненных домашними хлопотами-заботами…
Неожиданно где-то рядом раздался хриплый крик петуха, решил попробовать голос, да не вышло, сорвался. Но его услыхали ближние и дальние соседи, и тишина лунной ночи сразу же огласилась таким залихватским кукареканьем, словно пришло наконец время показать во всей красе его звонкую силу. Молодые петухи без должного умения заголосили крикливо, наперегонки, заглушая старых, но те, солидные, опытные, не суетились и с достоинством исполняли свои партии — они пели! По ним и можно было определить не только направление звука, но и какой наступил час после полуночи…
Задумчиво вслушивалась в петушиную перекличку — то ли хотела развлечься, то ли отвлечься? Да и просто любила голоса всех живых существ, они внушали уверенность, что человек не одинок, даже если рядом нет ни души.
И вдруг вздрогнула от холода, мурашки пробежали по спине, по ногам. Встала, переложила поближе торбу с хлебом и придержала рукой, будто боялась, как бы не подкрался кто исподтишка, не утянул бы, хоть отродясь никто на Дубовом не помнил, чтобы случилась на станции кража.
Пробежался по перрону, явно для бодрости, диспетчер. Двери в дежурку оставил открытыми, чтобы слышать телефонные звонки. Громко зевнул, исполнил, подпрыгивая, неведомый танец, но тут же вернулся в свою комнатушку.
Крепко зажмурила глаза. Оттого что не просто видела вагоны, стоящие на четвертой
