Еще чуть-чуть, и я была уже рядом.
— Что с тобой? Зачем ты побежала?
— Уйди, сволочь! — Она пыталась встать, но почему-то у нее не получалось.
— Сеньорита, я помогу, — сказал Педро.
— Не трожь, гад! — Лауренсья отпихнула его обеими руками и опять попробовала подняться.
— Погоди, не суетись. — Педро наклонился к ее ногам.
— У тебя все цело? — спросила я. — Успокойся, никто тебя не обидит.
— У меня бензин кончился... — затравленно пробормотала она и закрыла голову руками.
Педро усмехнулся и зачем-то вытащил ее ногу из туфли.
— Вставай, сеньорита! — И, поднатужившись, он извлек туфельку, застрявшую каблуком в асфальтовой расщелине. — Держи, и поехали. Куда везти?
— Меня в Эдуар, но сначала ее — вон к тем домикам. — От присутствия могучего Педро все мои страхи и сомнительные догадки таяли как дым.
— А как же «крайслер»? — Лауренсья испуганно вертела туфельку в руках.
— Я бы тебе отлил, да сам пустой. — Вероятно, Педро имел в виду бензин, догадалась я. — Наберем канистру, вернемся и заправим.
— Слышь, амиго, — Лауренсья наклонилась, чтобы обуться, и подняла на Педро глаза, — у тебя есть трос?
— Найдем! — Педро обрадовался так, как если бы ему предложили стать миллионером и не попросили ничего взамен.
— Толстый? — уточнила Лауренсья и вполне мелодично хохотнула.
— Сеньорите понравится!
С ума сойти: Педро пошевелил краем своего тигриного оскала и заиграл бровями! Стоп, это же они флиртуют, вернее «строят куры» с прекрасной Лауренсьей!
Педро задним ходом подогнал «форд» к экипажу Лауренсьи, и они принялись подцеплять его тросом, одновременно старательно возводя «куры» до небес. Это было трогательно и ужасно забавно: голубка и голубок ворковали басом, причем голубка щедро приправляла свой хриплый щебет словечками «дурень», «растяпа косорукий», «кретин косматый». Но в ушах ее нового двухметрового обожателя они, похоже, преобразовывались в самые нежные и чувственные комплименты.
— Педро, ты действительно знаешь этого Гарри? — спросила я, когда мы с ним уселись в «форд», а Лауренсья осталась в своем «крайслере», чтобы рулить.
— Да, сеньорита.
— Откуда ты его знаешь? Кто он такой?
— Маноло, — загадочно сообщил Педро.
— Как это? Почему Маноло? Он же Гарри.
— Да, Гарри, сеньорита. — И окончательно поставил меня в тупик, добавив: — Внук большого дона Рикардо.
— Кого? — Из всей кучи вопросов, сразу же возникших у меня в голове, я задала наиболее простой.
— Большого хозяина.
— Внук?
— Внук, сеньорита.
Лауренсья засигналила. Педро посигналил в ответ, и мы свернули с трассы к постройкам, материализовавшимся из тех самых темных силуэтов и огоньков.
Кафе, бензоколонка и еще какие-то службы и строения. Столики кафе, естественно, помещались под открытым небом, единственный тусклый фонарь, не считая неоновой надписи «Эмерийонс» на крыше заведения и света из его окошек, старательно освещал кучку гостей за одним из них. Остальные тонули в полумраке, напоенном треском цикад, ароматами тропической ночи, кухни и бензина.
Педро подкатил к заправке, «крайслер» искусно маневрировал сзади. А мою голову распирали вопросы, умножавшиеся по мере того, как я сдерживала себя. Успеется, Мари Люно, внушала я нетерпению, вот поедем с Педро назад, все и выясним по дороге.
Педро вылез из машины и занялся тросом. Я тоже вышла, чтобы попрощаться с Лауренсьей. Она стояла возле Педро и, подбоченясь, руководила процессом, отчего взаимная нежность росла просто на глазах.
— Девочка моя! — закричал женский голос со стороны кафе.
Крупная особа вынырнула в свет фонаря и побежала к нам.
— Салют, тетушка! — пробасила Лауренсья и хрипло зашептала: — Смотрите, не ляпните ей чего. Просто помогли мне и все. Пять минут назад. А то разорется. Она же бешеная.
Но тетушка вовсе не подходила под характеристику племянницы: добродушная, запыхавшаяся толстуха с буйными кудрями до плеч.
— Девочка! Беда мне с тобой! — затараторила она. — Сколько можно! Опять поругалась с хозяйкой! Я приехала в город, хотела навестить тебя. Прихожу, а мне говорят: уехала. Так же ведь нельзя! Не хочешь дома, так хоть у чужих людей работай! Мы с дедом переживаем, а ты! Ой, никак машину разбила! — Женщина только сейчас заметила трос и нас с Педро.
— Не, теть, бензин кончился. Они полкилометра подтащили, — невозмутимо заявила Лауренсья.
— Вот спасибо, мадам, и вам, и вашему мужу!
Тетушка прижала руку к груди. Лауренсья напряженно хихикнула, а рот Педро открылся сам собой.
— Пустяки, не за что, — ответила я и добавила, почувствовав излишний интерес тетушки к напряжению Лауренсьи: — Это не муж, это мой кузен.
— То-то я смотрю, не может быть муж так похож, — обрадовалась женщина, каким-то чудом отыскав сходство между мной и Педро, — а кузен часто бывает. Скажем, я больше похожа с кузиной, чем с родной сестрой. Ее мать блондинка, а Лауренсья — как я. Может, выпьете чего-нибудь, господа?
И я вдруг поняла, что давным-давно хочу пить. Боже мой, мсье Сашель, наверное, с ума сходит: куда это я подевалась?
— Запарились небось? Днем уж пекло очень. — Продолжая болтать, тетушка повела нас к кафе. — А я так волновалась, так волновалась! Сегодня у одних машину чуть не угнали. Представляете, «хаммер» сломать! Я его нашему деду тоже на тросе пригнала, как они тебя. Все сегодня только и знают, что друг друга тащить. День, что ли, такой...
— «Хаммер»? — насторожилась я, но Лауренсья больно дернула меня за руку.
— Ну да. Нынче днем чуть не угнали. Вон у тех мужиков. — Тетушка показала рукой и крикнула в распахнутые двери кафе: — Хуанита, принеси-ка нам кувшин из холодильника! И три стакана!
А за столиком в самой тени возле глухой стенки дома сидели Игнасио, Марега и какой-то сухопарый седой стриженный под машинку крепкий дядька. Лауренсья опять дернула меня и очень тихо, почти одними губами сказала:
— Охранник!
— Садитесь сюда! — Тетушка гостеприимно предложила нам место за пустым столиком.
— Мари! Какими судьбами?! — в один голос изумленно обрадовались Игнасио и Марега.
Они были такие красивые и усталые! Мне вообще ужасно нравятся радостные усталые мужчины: когда мужчины устают, они выглядят гораздо осмысленнее, потому что говорят меньше, соответственно, и меньше глупостей, а если уж усталый мужчина радуется, то он радуется по-настоящему, так как на размышления о том, повредит ли проявление чувств его облику сурового воина или не повредит, у него уже нет сил. Стало быть, мои «кабальеро» рады мне по-настоящему, и если я сама не напомню им о вчерашнем безрассудстве, то они и не вспомнят.
