самый Коспан! А ну, мечи что ни есть из печи!
Сабира понравилась Коспану. От нее веяло спокойствием, уютом и добротой. Она с улыбкой смотрела на него, как бы говоря: «Вот, значит, вы какой, милый Коспан». Коспану показалось, что он давно уже знает эту полную женщину с большими широко поставленными глазами на смуглом лице и что всегда между ними было добро и согласие.
Дружба их началась непринужденно и естественно, как нечто само собой разумеющееся. Несколько раз Сабира приезжала отдохнуть к ним на летнее джайляу, и с Жанелыо они тоже сразу пришлись по душе друг другу.
Ну, а Касбулат всегда встречал его с громогласной радостью, сажал среди почетных гостей, уважительно знакомил с крупными начальством из района и даже области. «Помнишь, Коспан, как было под Харьковом?» — иногда обращался он к нему и остановившимся взглядом смотрел прямо перед собой; гости почтительно замолкали в такие минуты.
Что ни говори, но дом Касбулата стал для Коспана самым близким домом в райцентре. Знакомые чабаны часто говорили ему: «Поговори с Касеке, поведай ему наши мысли, тебя-то он послушается». Коспан заводил эти разговоры, и Касбулат всегда его вежливо выслушивал, но в глазах его тут же появлялся этот лукавый ускользающий огонек, какая-то полоса отчуждения возникала между ними. Вроде бы перед другом нечего тушеваться, можно даже предъявить ему какой-то счет, но что-то было между ними…
Снова усиливается буран, нелегкая его возьми! Снег с обрыва засыпает овец, а они стоят неподвижно. Коспан поднимается, подходит к Тортобелю. Почувствовав намерение хозяина, умный конь одним движением стряхивает снег со спины. Коспан седлает его, приторачивает к седлу курджун и шубу.
Овцы не хотят выходить из теплого убежища, но ничего не поделаешь — надо идти. Подножие Аттан-шоки уже не приют для них. Коспан бьет бичом, но овцы проваливаются по грудь, бессильно барахтаются в снегу. Прямо с седла Коспан за курдюк вытаскивает их поодиночке. Под самым обрывом жалобно блеет овца Кокчулан. Вожак отары — черный козел прячется за спины своих подопечных. Проходит полчаса, прежде чем Коспану удается выгнать отару из-под обрыва.
Одна из овец бредет медленнее всех, еле перебирает ножками, оставляя в снегу широкий след. Потом она падает на живот. Отара идет дальше. Задерживаться нельзя. Хоть по вершку в час, но надо ползти к пескам Кишкене-Кум.
9
Проворочавшись всю ночь, Касбулат наконец к утру засыпает, и почти сразу же Сабира будит его. Если бы не эта странная ночь, ранняя побудка ничуть не смутила бы его. Всегда он спал крепко и вставал рано, отдохнувший, бодрый.
Сейчас он еле оторвал от подушки чугунную голову и даже сначала не понял что к чему — в комнате было еще сумрачно. Ах да, он ведь наказал Жуматаю подать машину.-.
— Машина подана, ага, — доносится из кухни голос Жуматая.
— Как там погодка?
— Немного улеглось, но снегу насыпало — ужас! Поедем или нет?
— Что за разговоры? Конечно, едем.
Одевшись, Касбулат вновь обзванивает районное начальство. Голос его уже приобрел прежнюю властную раскатистость. В трубке хрипят сонные голоса:
— Будет сделано.
— Примем меры.
— Непременно учтем.
Сабира подает ему «командировочную сбрую» — шубу, обитые войлоком сапоги, пуховый шарф.
— Дай сюда. Я сам, — бурчит он. На ходу, уже одетый, выпивает залпом две чашки чаю.
— Не нравится мне твой вид, — говорит Сабира. — Уж не заболел ли? И спал сегодня плохо…
Застыв, он молча смотрит на нее в упор, прямо в глаза, минуту, две, три… Под этим странным пристальным взглядом Сабире становится не по себе.
— Ну, хорошо, — словно сжалившись, говорит он и опускает руку ей на плечо. — Я вернусь дня через три. Не беспокойся.
…Пурга уже выбилась из сил. На востоке среди туч появились просветы. Ехать очень трудно — дороги замело. Машина идет по сухому снегу, словно по песку. Жуматай молчит. Его лицо добродушного плута даже как-то заострилось. Напряженно подавшись вперед, он переключает скорости. Впрочем, скоро он осваивается с дорогой, ерзает, устраивается поудобнее и начинает свой обычный треп, пытаясь расшевелить хмурое нынче начальство.
Касбулат привык к своему шоферу, ему даже нравятся его плутовские замашки, забавляет его гонор перед другими водителями. Как-никак, он возит первого руководителя района, он ближе всех к великим мира сего и знает то, что недоступно другим смертным. Усвоив некую почтительно-нагловатую манеру, он позволяет себе иногда даже «встревать» в разговор начальства, подкидывать ценные предложения. И впрямь, взгляд у Жуматая наметанный, зоркий, иной раз он бьет не в бровь, а прямо в глаз. Касбулат всегда прислушивается к его высказываниям, хотя делает вид, что только краем уха. Словом, Жуматай не только крутит баранку, он еще своего рода общественный деятель.
Сейчас Касбулат косится на Жуматая. Ишь ты, посвистывает — и горя ему мало. Быть бы таким беззаботном, Нет, руководитель никогда не может позволить себе такой роскоши. Вечные заботы, вечная борьба… Сейчас вот этот буран. Лишь бы джута не было — тогда конец. И надо же, как все благополучно шло этой мягкой, теплой зимой. Увеличили поголовье, думали, что даже кормов хватит, а теперь только аллах знает, чем все кончится. Если бы все можно было предугадать заранее…
Прошлой весной в области состоялось очень важное совещание. Оно наметило крутой подъем животноводства. Много говорили об этом, как о главной задаче, как о «второй целине». Совещание вел сам Иван Митрофанович, и доклад, как всегда обширный, делал он лично.
Отношения между Касбулатом и Иваном Митрофановичем не всегда были гладкими. Иногда возникала чрезвычайно опасная напряженность. Касбулату в этих случаях казалось, что он ходит по лезвию ножа. И поэтому он пристально следил за малейшими нюансами поведения и настроения Ивана Митрофановича, за особенностями его стиля, оценивая все его слабости и сильные стороны. Очень внимательно наблюдал он за его манерой держаться на трибуне.
Иван Митрофанович читал так уверенно и убедительно, словно это он сам лично написал такой пространный доклад, можно сказать, выстрадал от «а» до «я». Понятно, что такие доклады готовит руководству аппарат, но Иван Митрофанович, казалось, даже и не читал, а говорил на память: лишь одним глазом слегка косил в текст и все время зорко наблюдал зал. Вот это класс! Это просто божий дар!
Иногда Иван Митрофанович даже отходил от текста и, непринужденно беседуя с аудиторией, пересыпал речь такими шуточками, что зал взрывался от хохота.
«Учитесь у жизни, учитесь у народа» — вот кредо Ивана Митрофановича. Об этом он говорит всегда. Готовясь к докладу, он
