нем говорилось:
Уважаемый господин Айбеншюц, по долгу службы сообщаю, что вчера вечером умер Ваш ребенок и что Ваша супруга находится при смерти. Полагаю, она не переживет грядущую ночь.
С глубоким уважением,
доктор Киниовер.
Написано было письмо на пустом рецептурном бланке торопливым, неразборчивым медицинским почерком. Оно потрясло поверителя стандартов Айбеншюца.
Он запряг лошадь и поехал домой.
Свою жену он застал в постели, в той самой постели, в которой он всегда с ней спал.
Сейчас она была обставлена разного рода лекарствами. Оглушительно пахло камфорой.
Регина сразу узнала его. Сама она, сильно изменившись, лежала посиневшая с фиолетовыми губами. Ему вспомнились эти целовавшие его губы, когда они еще были красными, как вишни. Он не боялся заразиться. Чего тут бояться? Щадя его, жена сама не захотела протянуть ему свою обессилевшую руку. Подавшись ему навстречу, она из последних сил сказала:
— Ты мой муж, и я всегда любила тебя. Я что, должна умереть?
Поверителя стандартов поразило, что она обратилась к нему не по имени, а назвала «мужем». Он и сам не знал, почему его это так взволновало.
Мертвого ребенка уже давно унесли. Регина даже не знала, что его больше нет.
У изножья кровати с крестом и четками в руках неподвижно сидела монахиня. Она была тиха, как икона, и, только изредка шевеля губами, крестилась.
Айбеншюц, сидя у изголовья, позавидовал этой ее неподвижности. Сам он постоянно вставал, ходил по комнате, останавливался у окна и смотрел на исходящую от дождя скорбь.
Он охотно сделал бы для своей жены что-нибудь приятное. Может, сыграл бы на скрипке. Когда-то еще мальчиком он играл на скрипке.
Периодически тело умирающей пробирала дрожь, и от этого подрагивала вся широкая кровать. Иногда Регина резко приподнималась, и тогда в своей гладкой, белой блузе она походила на угасшую свечу. Вскоре она падала навзничь, но не как человек, как опрокинутый предмет.
Пришел доктор. Он больше ничем не мог помочь, он только рассказал, что единственная в области больница уже давно переполнена, что больные лежат на полу и что новых больных приходится оставлять дома. От него навязчиво несло камфорой и йодоформом. Он постоянно находился в сопровождении этого зловонного облака.
После ухода доктора в комнате стало особенно пусто. И когда монахиня неожиданно встала, чтобы поправить подушки, показалось, что произошло большое событие. Сделав это, она в оцепенении тут же села на место. Дождь тихо барабанил по оконным карнизам. Временами с улицы доносился тяжелый скрежет колес. Это мимо проезжали доверху набитые черными гробами телеги. На кучерах были мокрые от дождя блестящие черные капюшоны, и несмотря на то, что был день, сзади на телегах, покачиваясь, висели зажженные тусклые фонари. Могло показаться, что они еще и дребезжат, но из-за тяжеленных колес это было невозможно. На лошадей были надеты гирлянды из множества тихо и жалобно стонущих колокольчиков. Иногда мимо проезжала принадлежавшая церкви полуоткрытая коляска, в которой сидел священник. Медленно ковыляла хромая кляча, внятно слышался скрип увязших в клейкой грязи колес. Изредка можно было увидеть быстро прошмыгнувшего под зонтом, будто под натянутым над трупом брезентом, пешехода. В комнате тикали часы, жена еще дышала, и что-то шептала монахиня.
Когда начало смеркаться, сестра милосердия зажгла свечу. Неправдоподобно большая и одинокая стояла свеча посреди комнаты в центре круглого стола. От нее исходил поздний, мягкий свет, и поверителю стандартов чудилось, будто в ней одной сосредоточено все лучшее, что есть на свете.
Вдруг, встав и протянув к мужу руки, Регина тотчас с пронзительным криком упала на кровать. Сестра, нагнувшись над ней, перекрестила покойницу и закрыла ей глаза.
Айбеншюц попытался приблизиться к умершей, но монахиня, поклонившись ему, не допустила этого. Ее черное платье и белый колпак неожиданно возымели силу. Она напоминала собой черный дом с заснеженной крышей, и дом этот отделял Айбеншюца от его мертвой жены.
Прижавшись горячим лбом к холодному оконному стеклу, он отчаянно зарыдал. В поисках носового платка Айбеншюц наткнулся на бутылку, которая последнее время всегда была при нем. Он вытащил ее из кармана и сделал большой глоток. Рыдания сразу же прекратились.
Без пальто и шапки он тихо вышел из дому в гнилой, неумолкающий дождь. Он стоял под ним и чувствовал, как на землю спускается болотная топь.
31
Становилось все хуже и хуже. Уже начался февраль, а эпидемия не отступала. К этому времени скончались трое работников погребальной конторы. Работники общины отказывались заходить в помещение, куда свозили умерших. Из городского управления пришло распоряжение об использовании каторжан для захоронения трупов. И из большой золочевской тюрьмы в Златоградскую область были доставлены заключенные. Они, связанные по шесть человек длинными грохочущими цепями, поднимались в поезд в сопровождении жандармов с обнаженными штыками. Их распределили по всему Златоградскому округу: в селах — по шестеро, а в городке — по двенадцать. На них надели специальные обработанные хлороформом плащи с капюшонами. В этих страшных песочно-желтых плащах охраняемые жандармами каторжане, непрерывно звеня кандалами, заходили в дома, выносили оттуда гробы и грузили их на большие телеги. Спали они в жандармерии, на полу.
Некоторым из них, якобы заболевшим холерой, удавалось попасть в больницу.
В действительности же они были здоровы. Некоторым даже удавалось прикинуться мертвыми. Это значило, что под давлением Каптука жандармский писарь фиксировал ложные трупы.
В реальности из всех заключенных умер только один-единственный человек, и тот был стар и уже давно болен. Самые сообразительные остались живы. Выходило, что цепи и жажда свободы защищали их от эпидемии надежнее, чем меры предосторожности доктора Киниовера. Прибывшие из России дезертиры тоже избежали заразы. Что такое крошечные бациллы в сравнении с колоссальной тягой человека к свободе?
Среди прибывших тогда в Златоград арестантов был и Лейбуш Ядловкер. Он тоже, сопровождая однажды телегу с трупами, нарочно упал наземь. С него сняли кандалы, и он очень медленно, под присмотром жандарма, потащился в сторону златоградской больницы. «Совершенно случайно» в этом же направлении шел и Каптурак. Ядловкер доставил себе удовольствие еще раз грохнуться в обморок, а Каптурак, отставив в сторону свой зонт, вместе с жандармом поднял его. Затем Каптурак
