феминистской политики времени. Тем не менее, постмодернистская критика, похоже, также подрывает основы онтологического базиса феминистской политики, ведь если «женщина» реально не существует, то политика, исходящая из «женского интереса», тоже не имеет права на существование. В таком контексте первоочередная задача теоретиков феминизма — это не понимание и улучшение социального положения женщин, а, скорее, выявление лингвистических, культурных и дискурсивных процессов, воспроизводящих и создающих гендер.
И все же…
Конечно, большинство из нас до сих думают о себе как о женщине или мужчине. Для большинства людей язык сексуальной идентичности остается наиболее важной дискурсивной игрой в городе, где «существует множество способов быть мужчиной или женщиной» (Hird, 2000, p. 349). Даже на уровне биологии большинство женщин продолжает рожать детей и для большинства из них менструация — это часть их жизни. Тем не менее, такие искусственные дихотомии, определяющие идентичность и пол, в первую очередь, в отличие от других характеристик, — это часть нашего правового статуса.
И, конечно, когда мы знаем, чей-либо официальный пол, мы можем сформулировать для себя усредненное статистическое представление о жизненных шансах и опыте такого человека, включая его использование времени. В частности, мы знаем, что большинство женщин станет матерями, будет на определенном жизненном этапе жить с собственным мужем, тратить много времени на присмотр за детьми и уборку в доме и значительно меньше на оплачиваемую работу, чем их муж. Мы также знаем, что эти различные модели времени вознаграждаются не в одинаковой степени, что те, кто потратил много своего времени на заботу о других — финансово уязвимы. Поэтому такие люди будут иметь, скорее всего, намного меньший политический вес в обществе. Менее ощутимо феминистский анализ разоблачает то, что мы все еще живем в мире, в котором культура, ценности и приоритеты в значительной степени перекошены в сторону мужских перспектив, опыта и практик. Все они являются общепринятыми как «нормальные» и даже как «здравый смысл», а не как частичные и потенциально предвзятые.
В этом контексте, хотя юридически мужчины и женщины равны и женщины теперь могут конкурировать с мужчинами в различных областях деятельности, они делают это на условиях уже созданных мужчинами. Поэтому если женщина не ведет себя так, как ведут себя мужчины, они рассматриваются как проблематично «другие». С «нормальной» мужской точки зрения, женская способность рожать детей и их обязанности по уходу — это негативные ограничения. Они делают для женщин очень усложненным вести себя, как ведут себя мужчины, и с этой точки зрения женская деятельность — это не тот вклад в общество, который должен быть вознагражден статусно и экономически. Кроме того, время мужской занятости рассматривается как более «правильное» время, вопреки неограниченному, относительному и ориентированному на выполнение определенных заданий времени, связанному с уходом за другими. Как будет показано в следующей главе, бездумный акцент на мужской деятельности в общественной сфере привел многих мужчин-исследователей социального капитала или политического участия к приуменьшению женских общинных сетей и деятельности, рассматривая их как вторичную форму включенности в общественную жизнь. Тем более, что некоторые историки и политологи часто рассматривали домашнюю и семейную жизнь как «естественную», а не как часть человеческой истории, лишая женщин темпоральных перспектив, которые могут (см. первую главу) быть важными для развития групповой идентичности и смысла политической деятельности.
Такие неравенства и недостатки подтверждают тезис, что современные общества остаются под пятой мужского доминирования, и хотя проявления этого доминирования «иногда ужасно насильственные, деградирующие, они также прозрачные, обычные, неприметные и, сверх того, глубоко укоренены в психике индивидов и не только мужчин» (Thompson, 2001, p. 8). Как пишет Стеви Джексон (Stevi Jackson), несмотря на нашу информированность о проблематичности термина «женщина», ««Вещи» определенные феминистками как тиранические в 1970‑х годах — мужское насилие, эксплуатация женского домашнего труда, плохо оплачиваемая работа — продолжают определять, что значить быть женщиной» (Stevi Jackson, 2001, p. 287). Таким образом, гендер остается не только делом культурных отличий, но и иерархического и социального разделения. Аналогично, Маргарет Андерсон (Margaret Andersen) указывает на то, что если теоретические аргументы о текучей природе гендера представляют его внутренне нестабильным, они также (вместе с расой, классом и сексуальностью) «удивительно (и удручающе) стабильны во времени» (Margaret Andersen, 2005, p. 452).
Патриархат
Как я уже писала ранее (Bryson, 1999a), радикальный феминистский концепт патриархата отводит главное место такому угнетению, показывая, что на первый взгляд отдельные опыты — это часть единого целого, в котором тривиальные происшествия и проблемы связаны с широкими моделями власти и контроля. Они их поддерживают и отражают, в них приоритетность мужчин и их интересы настолько распространены, что даже кажутся невидимыми. В отличие от гендерно нейтральных понятий, таких как «гендерные режимы» или «сексуальный класс», этот концепт считает мужчин главными бенефициариями гендерной дискриминации, напоминая, что они — структурная доминантная группа, привилегированная не только материально, но и согласованной центральностью своего особенного восприятия и опыта.
Это осознание взаимосвязанности подчеркивает вызывающие эффекты различных форм темпорального неравенства и ее специфические способы поддержания и сохранения других аспектов женского подчинения. Это также означает, что в отличие от видения Джудит Батлер о свободном выборе, подрыве гендерного спектакля, когда люди «создают гендер», они, на самом деле, обычно не могут подобрать и смешивать гендерные атрибуты по своей воле, их поведение «ограничено общими правилами общественной жизни, культурными ожиданиями, рабочими нормами и требованиями» (Lorber, 2000, p. 83). В этом вопросе осуществляется дисциплинарный эффект, и обычно «создание гендера» включено «в систему взаимосвязей доминирования и подчинения» (Sirianni and Negrey, 2000, p. 65; см. также: West and Zimmerman, 1991). Как уже упоминалось в предыдущем разделе и будет еще обсуждаться в седьмой главе, основной способ «создания гендера» происходит через использование времени в соответствии с гендером; вот почему гендерные темпоральные нормы играют очень важную роль в поддержании неравного разделения труда в пределах дуалистической системы, в которой «мужчина — работник/не сиделка, а женщина — сиделка/не работник» (Boyd, 2002, p. 466).
Это все же не означает, что темпоральные нормы и патриархат — неизменяемые и женщины всегда обречены быть жертвами или «собственностью» мужчин в своеобразной игре с нулевой суммой. Как уже освещалось в первой главе и будет продолжено в седьмой, социальные институции не просто «существуют». Они имеют историю, сохраняются и изменяются через текущие социальные практики, и даже если эти практики в значительной мере могут создавать препятствия, будущее, они не просто так детерминируют. Поскольку патриархальные практики социально сконструированы, патриархальные нормы также могут оспариваться и модифицироваться от изменения этих практик, так же как и
