четыре парохода Гапаг находились в карантине. Когда мы проходили мимо этих четырех судов и нас приветствовали с ни махая нам носовыми платками, находившиеся там пассажиры, мне стало не по себе. Я невольно подумал о милых моему сердцу, как они там.
Когда я 16 августа прибыл в Гамбург, то с большой радостью узнал от жены, что в семье у нас все бодры и здоровы. Но что за вид имел город! Улицы мертвы и пустынны. Многие окна завешаны и ставни закрыты, у многих дверей мрачные знаки траура. Таким я еще никогда не видел свой родной город. Впечатление было подавляющее, и я не стыжусь признаться, что на протяжении всего пути через город у меня текли слезы.
Надо всем, что было связано с экспедицией в Чикаго, не считая грандиозного успеха выставки, тяготел какой-то злой рок. Едва я успел пробыть три недели в Гамбурге, как получил телеграмму от моих американских компаньонов, извещавших меня, что я только в том случае смогу получить разрешение на ввоз животных в Чикаго, если как можно скорее перевезу их в, Англию и оставлю там до весны. Американское правительство считало эту меру необходимой, чтобы предупредить возможность переноса холеры через меня и моих зверей. Да, это был хорошенький сюрприз! Новое известие подействовало на меня, как удар грома среди ясного неба. Нужно было немедленно найти в Англии подходящее место, где звери могли бы благополучно перезимовать. Я вспомнил об обществе «Тауэр» в Блэкпуле, с которым был в дружеских отношениях. Не раздумывая, «поехал в Блэкпул и выхлопотал у общества разрешения выстроить на принадлежащем ему свободном участке временное помещение, в котором должен был продержать до весны моих бедных животных. В три недели постройка была готова. Через Гримсби мы привезли на зимние квартиры около ста животных стали терпеливо ожидать весны. Однако каких ужасных расходов стоил мне этот вынужденный карантин! Чтобы дать читателю хотя бы примерное представление о них, скажу лишь, что Вша только перевозка зверей морем через Англию в Америку стоила сто тысяч марок. В конце концов я отправился в начале марта 1893 года через Нью-Йорк в Чикаго, куда и прибыл благополучно 20 марта.
Среди всех крупных международных выставок Чикагская всемирная выставка во многих отношениях занимает первое место. В громадной, кипящей, как в котле, столице американского Запада царила настоящая выставочная лихорадка. Пожалуй, нигде не цвел таким пышным цветом американский спекулятивный дух, как здесь. Вокруг огромного Гайд-парка, где огненно-красные листья сумах[17] мечтательно купались в солнечных лучах, выросли многоликие здания выставки, в которых работали тысячи рук. Отели, воздвигнутые из решетчатых металлических ферм, Сражали грандиозностью своих размеров. На самой выставке и за ее пределами свирепствовала неудержимая строительная горячка. Казалось, деньги не играют никакой роли. Все делалось в расчете на будущие барыши. Пожалуй, художникам и архитекторам никогда еще не представлялось возможности в столь широких масштабах осуществить свои творческие замыслы. Административное здание со своим золотым куполом походило на сон из «Тысячи и одной ночи». В длинном продолговатом Урании промышленного отдела с «величайшей крышей в мире» проявилась любовь американцев ко всему большому и сильному. Это был настоящий триумф экспансионистских устремление американских строителей. С голубых вод Мичиганского озера вся территория выставки казалась волшебной феерией. На огромной площади разместилось не менее пятисот выставочных зданий. На так называемой «Веселой улице» (Midway Plaisance) этой всемирной выставки уже маячили в воздухе железные части гигантского колеса. Немецкая деревня, ирландский замок, международная выставка красоты, турецкое кафе находились в разгаре стройки. Но самой сенсационной достопримечательностью этого квартала выставки — с начала и до конца — была «Зоологическая арена Гагенбека».
Когда я за месяц до открытия выставки прибыл в Чикаго, меня охватил ужас. Вопреки сообщению моего компаньона здание, предназначенное под мою арену, было готово только наполовину. Причиной задержки были забастовки рабочих и плохая погода. Со всей возможной твердостью я потребовал, чтобы наняли новых рабочих для ускорения стройки, дабы животные, которые под надзором Мермана в середине апреля должны были прибыть в Чикаго, по крайней мере нашли бы себе пристанище. К сожалению, весна в тот год была очень холодная. Внутри незаконченного здания стоял настоящий мороз, который стоил жизни многим обезьянам и попугаям. Еще до открытия выставки я уже имел около двух тысяч долларов убытка от падежа животных и должен был считать себя счастливым, что по крайней мере мои дрессированные звери остались здоровыми.
Я не предчувствовал, что открытие всемирной выставки готовит мне еще одно испытание. За неделю до открытия выставки внезапно заболел тифом мой шурин Мерман, и его пришлось отправить в больницу. У меня упало сердце — через два дня должно было состояться пробное рекламное представление для администрации выставки и представителей прессы, съехавшихся со всех концов Соединенных Штатов. Делать было нечего, я должен был сам итти в клетку.
Одетый во все черное, с тростью в руках, вошел я в центральную клетку и обратился с речью к присутствующим, в которой изложил им положение вещей, подчеркнув, что главный укротитель болен, а я более пяти месяцев не имел соприкосновения с животными. «Но я сделаю все от меня зависящее, чтобы все прошло хорошо, если же, несмотря на это, представление не оправдает ожиданий, то прошу вас простить меня ввиду столь печально сложившихся обстоятельств». Так закончил я свою речь и открыл дверь в клетку, куда ворча и шипя устремились мои звери. Львы, тигры и медведи заняли свои обычные места. Сторож принес необходимый реквизит, и представление началось. Само собой разумеется, что я весь отдался выполнению задачи, приложив для ее осуществления всю свою энергию и осторожность. К великой моей радости, номера программы проходили один за другим без всяких инцидентов, и представление, шедшее под несмолкаемые аплодисменты, закончилось блестящим спехом. Когда последний тигр покинул клетку, зрительный зал разразился бурными овациями. Три раза ликующие зрители вывали меня на манеж. Выставочная комиссия выразила свое одобрение и поздравила с успехом. Со всех сторон меня окружили репортеры и забросали вопросами, касающимися моего предприятия, чтобы на следующий день сделать своим читателям пространные, сенсационные сообщения с интересными иллюстрациями.
Я мог быть доволен началом своего циркового предприятия ныне оно стало главным аттракционом и целью тысяч посетителей веселой улицы» выставки. Мне пришлось недолго самому показывать большую группу зверей, вскоре меня заменил Рихард Саваде, которого я, как главного сторожа, обучал дрессировке, наконец, на пятой неделе после открытия уже сам Мерман, окончательно выздоровевший, смог вернуться к исполнению обоих обязанностей.
