Он буквально срывался, как стая согнанных с дерева птиц, и каждый громкий звук сопровождался глухим продолжением.
– Я. – Отозвался Герман.
– Быстро за мной! Тебя командир ждет! – С этими словами солдат развернулся и немедленно направился в сторону командирского блиндажа, все больше и больше проваливаясь в снег.
– Командир, – деловито протянул Максимыч, массивной ладонью похлопал Елагина по плечу и закашлялся, как всегда, – сейчас будет тебе музыка!
Музыкант вскочил, отряхиваясь, как взмокший пес, и помчался за удаляющимся солдатом.
***
Майор с широким волевым лицом сидел за столом и, склонившись над картой, водил по ней кончиком карандаша.
– Рядовой Елагин по Вашему приказанию прибыл! – Отчеканил Герман, как только вошел в блиндаж. Он ненавидел эту фразу, но признавал ее нужность, как часть военного уклада и как часть проповедей Максимыча.
– Проходи, рядовой, садись ближе, – распорядился командир. – Командир разведгруппы – лейтенант Алтунин. – Он кивнул на крепко сложенного человека с лицом итальянца и телосложением спартанского война. – Итак, когда все в сборе, можем начать. Вот здесь, – майор показал карандашом на карту, где был расположен дом. – Ваша задача: незамеченными подойти к дому и проверить его. По имеющимся у нас данным, здесь расположен немецкий штаб. Одну группу мы уже туда послали, но они не вернулись. Вы должны добыть «языка», желательно не ниже майора, осмотреть все бумаги и документы. Если есть карты с расположением войск, то забрать и их. Если же дом пуст, осмотреть прилегающие строения. Ну а коли ничего нет, то уходите. В бой не вступать. В случае погони и невозможности сохранить «языка» – убейте его. Выходите сегодня ночью. Не вернетесь через двенадцать часов, группа будет считаться погибшей или без вести пропавшей, со всеми вытекающими последствиями. Всем понятно?
Заученная речь майора стихла, оставляя в воздухе лишь привычные клубы дыма. Все снова стало белым, пропахшим табаком, так мистически-неприятным и почему-то успокаивающим. Елагина клонило в сон, но, не до конца зарывшись в эту белизну, он, синхронно с остальными солдатами, ответил:
– Так точно!
– Тогда давайте документы. – И, дождавшись, когда все бумаги опустятся ему на стол, отдал последний приказ: – Идите готовьтесь!
Приказ: не сдаваться
Бойцы выбирались из окопа, как из своей укромной норы выбирается юркая ласка, изворотливая и незаметная пытливому глазу хищника. Белые маскхалаты сделали их незаметными под завесой метели. Снег был своеобразной театральной кулисой, метель, заметающая следы – гримером, а сами солдаты – актерами, прикинувшимися сценическими декорациями. И вот, где-то в начале спектакля, прогрохотал медный бас лейтенанта Алтунина, раздававший свои последние указания.
А теперь было тихо. Ветер своей скорбной серенадой проносился над головами бойцов, страждущий, умоляющий о чем-то, понятном только ему. Слышать такую мелодию было жутко, а знать, что за ней скрывается – действительно страшно. Смерти, тысячи человеческих смертей окрашивали белизну красными тонами, кровавые пятна, словно сыпь, растекались по моему телу.
Солдаты ползли по снегу, каждым своим движением вызывая у меня мучение. Солдаты падали навзничь, и меня пронзала невыносимая боль. Моя кожа, как кожа больного, обезображенного существа, разрывалась от ужасных деяний тех, кого я сама приютила. Прокаженная старуха Земля.
Отряд миновал реку и подходил к крайним домам.
Герман Елагин был полон детского непонимания. Белые, обжигающие своей мерзлотой хлопья летели в лицо, забивались за шиворот, а холодная лапа ветра острыми, как бритва, когтями драла щеки. Автомат мешал, давил на ребро, маскхалат стеснял движения, но солдат старался не подавать виду, пытался держаться стойко, однако мысленно ликовал, когда Алтунин объявил короткий привал.
Пока Елагин поправлял свою припорошенную снегом ушанку, надвинув ее по самые глаза, бойцы уже определили свое местоположение – до конечной цели было совсем недалеко.
Вокруг стояла полнейшая тишина. Не раздавалось ни звука. Казалось, что в городе абсолютно никого нет, дома казалось пустыми и пугающими, а их окна-глазницы с упреком уставились на солдат. Снегопад почти прекратился и сейчас шел еле заметными мелкими хлопьями. Ветер разогнал тучи и на небе появились тысячи звезд и возглавляющая их Луна. Их свет отражался от снега и слегка рассеивал темноту вокруг. Это было единственное «освещение», которое осталось в городе. Электричества здесь не было уже очень давно.
Герман невольно залюбовался этой звездной красотой. Он сидел, прислонившись спиной к дому и запрокинув голову наверх, и смотрел в небо так же, как маленький ребенок смотрит на заветную игрушку. От них исходил странный стеклянный звон, словно неуловимая музыка, какая-то сказочная и неестественная. Елагин представил, как между этими звездами он натягивает струны, неисчислимое множество струн, и тянет за каждую по очереди, и музыка их раздается по всему небу. Стекляшки… раз можно играть на шторах, то музыкант не прочь был попытаться играть на звездах.
Из забытья его вывел солдат, толчком в плечо.
– Пошли, – хрипло сказал он.
Герман Елагин поднялся на ноги, стряхивая с себя снег. Группа, пригнувшись, прячась в тени полуразрушенных домов, двинулась дальше. Пройдя метров двести, они остановились у небольшого пятиэтажного дома. Правая часть его крыши была проломлена, стекол не было и в помине. Некоторые окна были без рам и больше напоминали двери в преисподнюю, скрывающие за собой непроглядную тьму и неведение. В каждом разбитом окне мерещилось что-то странное, потустороннее, воображение рисовало искаженные картинки, какие рисует обычно в детском сознании.
Вообще, к этому времени в Сталинграде не оставалось ни одного целого дома. Бесконечные бои, бомбежки, артиллерийские обстрелы превратили его в огромную груду руин, состоящую из кирпича, бетона и железа.
Этот дом так же пострадал от бомб и обстрелов, но все таки выглядел немного лучше, чем большинство построек в городе. Группа вошла в дом через разбитое окно первого этажа и быстро двинулась цепью, осматривая каждую комнату и держа автоматы наготове. Елагин замыкал эту цепочку, и потому постоянно оборачивался назад.
Внутри многоквартирное сооружение выглядело куда хуже, чем снаружи. Некоторые квартиры представляли собой одну большую комнату со сломанными стенами. Весь пол был усыпан обрывками газет, бумаги, черепками, осколками и прочим мусором. Разбросанная мебель валялась как попало, загораживая проход. Все это навивало невероятное уныние и тоску, навевало какое-то странное, угнетающее настроение.
Уже ничто не спасет этот дом.
Уже никто в нем не поселится.
Поднявшись по лестнице на третий этаж, Алтунин различил голоса из квартиры рядом. Дав знак не шуметь, он беззвучно двинулся вперед, трое бойцов следовали за ним.
Алтунин украдкой глянул в стенную щель. В большой комнате стоял стол, посередине которого мерцал свет керосиновой лампы. На столешнице была разложена карта, со схемой города и прилегающей местностью.
