– Добрейшего денёчка, Илья Дмитриевич. Давно не виделись.
– И недели не прошло, – с откровенным раздражением отозвался Илья, отвечая на рукопожатие. – Чем обязан?
Гость едва заметно поморщился, глянув на оставшиеся на его ладони следы машинного масла, но быстро вернул на лицо прежнее учтиво-вежливое выражение.
– Да вот, дошли до нас слухи, что вы затеяли ремонт. – Он вытянул шею, внимательно осматривая дом за нашими спинами. – Думается нам, что поторопились вы, Илья Дмитриевич…
В мирно поющем лесу хрустнула ветка, и на дорогу вдруг выскочил Тузик, опустил голову, оскалился, и блестящий чёрный гость мигом подобрался, суетливо перехватил рукой папку и несколько нервно проблеял:
– Не могли бы вы… убрать собаку?
Илья помедлил – даже дольше, чем следовало, – а потом глянул на меня:
– Побудешь с ним во дворе?
– Да, конечно, – кивнула я. – Тузик, пойдём!
– Домой, – отдал команду Илья, и волк жестоко откусил взглядом половину гостя, а потом неспешно поплёлся за мной к калитке, то и дело оборачиваясь.
Я попыталась увлечь Тузика игрой с палкой или обнимашками, но он никак на меня не среагировал, уселся посреди двора и не спускал глаз с визитёра, поэтому я сдалась, рухнула на песок рядом и подставила лицо солнцу. Я не слышала, о чём они там разговаривали, но, судя по позе Ильи, по резким обрывкам долетавших до меня фраз, беседа была не из приятных. А когда гость неудовлетворённо поджал губы, откланялся, сел в джип и уехал, а Илья зашёл во двор, вертя в руках какой-то лист бумаги, я спросила:
– Всё в порядке?
– Да, – ответил он устало.
– А кто это был?
– Так, один адвокатишка. – Илья почесал Тузика за ухом, вздохнул, упёр руки в бока и посмотрел на меня. – Тут выяснилось, что я, оказывается, миллионер.
– Ого, – подняла брови я. – Поздравляю.
– Да особо не с чем, – отмахнулся он, опускаясь на песок рядом со мной. – Я… латентный миллионер. Этот дом довоенной постройки, ты знаешь?
Я повернула голову и зачем-то глянула на дом, хотя за последние дни и так ощупала его со всех сторон и лично поздоровалась с каждой деревяшкой. В архитектуре я разбиралась крайне поверхностно, но этих знаний хватало, чтобы понять, что дому стукнуло лет сто: фахверк, все дела.
– Дед Митяй с семьёй были в числе первых переселенцев в сорок седьмом, кажется, году, – продолжил Илья, аккуратно ткнув Тузика мыском кеда, и волк медленно улёгся, подперев шерстяным боком наши ноги. – После войны сюда определяли тех, кто умел ловить и обрабатывать рыбу, в основном из Псковской и Новгородской областей. Ну, потому что делать тут больше было нечего, а свежеполученные земли осваивать нужно, вот и заманивали, обещали жильё и бесконечное приморское счастье. Спойлер: врали. Переселенцы восстанавливали посёлок, рыбколхоз организовали, потом лесхоз. А когда жизнь более или менее наладилась – возобновила работу орнитологическая станция, и в нашем доме решили устроить пункт наблюдения за птицами.
– Здесь? – удивилась я.
– Ну да. – Илья сложил из листа бумаги квадрат и безжалостно оторвал всё лишнее. – С балкона на мансарде озеро хорошо видно.
В той комнате с балконом раньше жил дед Митяй, а сейчас, насколько я поняла, она служила спальней Илье, но за всю неделю я ни разу туда не заходила – не было нужды. Однако озеро я помнила: выдутый безжалостными ветрами котлован у подножия самой высокой в окрестности дюны, бьющие из-под земли ключи и тонкая, в один шаг, песчаная перемычка, отделяющая от залива настоящий рай для водоплавающих птиц – грациозных лебедей, белоклювых уток-лысух, смешных хохлатых чомг и длинноногих серых цапель. Шесть лет назад я любила прогуливаться до озера пешком, тайком подкармливать водных жителей какими-нибудь вредностями и собирать перья, из которых мы с тётей Агатой делали ловцов снов.
– А тогда оно ещё лучше просматривалось, активные лесопосадки только начались, кругом песок был, – поведал Илья. – Ну, это дед Митяй так рассказывал. Его назначили смотрителем пункта, он до войны успел год в медучилище проучиться – а значит, биология была, должен шарить в птицах.
– И он шарил?
– Резко научился. Знаешь, жизнь тогда трудная была, а когда стоит выбор сдохнуть рыбаком на заливе или наблюдать с балкона за птичками, вдруг обнаруживаешь в себе скрытые таланты. Но потом станция стала заниматься только кольцеванием, озеро так толком не изучили да и забили, а дом официально отписали деду. Мать здесь родилась, ну и я тоже, и жили мы тут тихо, никого не трогали.
Я безотрывно следила за пальцами Ильи, которые отточенными, уверенными движениями складывали лист бумаги то так, то сяк, крутили, вертели и явно превращали во что-то определённое, но пока неясное.
– А недавно нарисовался перец один, столичный бизнесмен. Он выяснил, что дом наш был построен по проекту какого-то известного немецкого архитектора, я не помню имени, и кирпич тут в стенах какой-то особенный редкостного обжига, и решётка на том окне на мансарде из какого-то уникального чугуна. Там, правда, стекло лопнуло, и я забил его наглухо – на всякий случай впечатлился и решил пока не менять на обычную раму, всё равно та комната пустует. А, и ещё якобы до войны тут была дачка каких-то немецких дворян, и они чуть ли не масонские собрания по ночам устраивали.
– С ума сойти! И это всё правда?
– Я не знаю, но похоже на то, мне показывали архивные записи, планы, фотографии. Прям не дом в лесной глуши, а объект культурного наследия Восточной Пруссии. Ну и вот, бизнесмен этот загорелся идеей купить дом, отреставрировать по всем правилам и открыть модный отель. У нас тут туризм в последние годы развивается с бешеной скоростью, а с землёй и строительством всё сложно, а если легально – то вообще невозможно. А он нашёл лазейку. Мало того, что место удачное, в отдалении от посёлка и на границе заповедной зоны, так ещё и дом с историей. Останется только рассказать, что он стоит на руинах тевтонского замка, и вообще романтика, всё турьё будет его.
– Что, и про руины правда?
– Да не, вряд ли. Они где-то там, – Илья дёрнул подбородком в сторону, – глубоко под дюной. А если под домом что-то и есть, то разве что старое кладбище.
– Да ладно! Призраков видишь? – округлила глаза я.
– Их видят, когда в них верят.
– Я так-то верю, и теперь твой давний наказ не ходить ночью по лесу одной оброс новыми смыслами.
– Вот и не ходи, – вдруг улыбнулся Илья, и мне жуть как захотелось прикоснуться пальцами к его губам. – Он предлагает мне огромные деньжищи с кучей нулей, сегодня вон передал, что готов доплатить, если я подпишу все бумаги и съеду до конца месяца.
– А ты что?
– А я не хочу продавать. И уезжать никуда не хочу. Это мой дом. Другого нет, Мир, понимаешь?
Я кивнула. Я понимала, хотя у меня самой до сих пор не было места, которое я могла бы назвать домом. Из родительского гнезда я выпорхнула в восемнадцать сразу после окончания школы, в квартире, сто лет назад купленной отцом для меня, теперь жили чужие люди, а съёмная двушка в Хамовниках, где я сейчас обосновалась, была, конечно, уютна, светла и хороша, но домом всё равно не чувствовалась.
