— Вроде…
— Сколько там было?
— Что-то около тридцати…
— Не делай из меня дуру. Сколько?
— Сорок четыре доллара, — жалобно сказала Гилли.
— Так вот, ты должна немедленно вернуть их.
— Не могу.
Троттер стояла и не сводила с нее глаз до тех пор, пока Гилли не сказала:
— Пять долларов я отдала Агнес Стоукс.
— Так прямо и отдала?
Гилли кивнула.
— Что ж, — глубокий вздох, — одолжу тебе пять долларов для мистера Рэндолфа, потом отработаешь.
Возвратить деньги мистеру Рэндолфу оказалось легче, чем можно было ожидать. Старик, казалось, и не подозревал, что у него за книгами лежали какие-то деньги. А может, просто забыл об этом, или их положила туда его покойная жена, которая умерла задолго до Мэлвина, мужа Троттер. Как бы там ни было, в присутствии неумолимой Троттер Гилли возвратила старику сорок четыре доллара; он выслушал ее нечленораздельные объяснения без негодования и неуместного любопытства, с поразительным достоинством.
— Благодарю вас, — сказал он, но на этот раз не повторил слов благодарности.
Он положил деньги в карман, слегка потер ладони и протянул руку, чтобы его повели ужинать.
Гилли чуть помедлила — она ждала нотации, если не от него, то уж наверняка от Троттер. Но оба молчали; тогда она взяла мистера Рэндолфа не за локоть, как обычно, а за руку, как бы выражая этим свою благодарность.
Троттер и понятия не имела ни о минимальной оплате труда, ни о законах, запрещающих детский труд. В кухне она вывесила такой прейскурант:
Мытье посуды и уборка кухни — 10 центов
Уборка пылесосом внизу — 10 центов
Мытье и уборка обеих ванн и уборных, включая мытье полов — 10 центов
Протирка мебели от пыли — 10 центов
Помощь Уильяму Эрнесту в приготовлении домашних заданий, один час — 25 центов
Теперь Гилли стала проводить много времени с Уильямом Эрнестом. Она сделала несколько открытий. Как выяснилось, мальчик совсем не такой тупица. Если быть терпеливой и не давить на него, он до всего доходил сам, но стоило насесть на него, он тут же смущался, а когда его высмеивали, поднимал руки, будто защищал голову от удара. Наконец до Гилли дошло: мальчик в самом деле боится, что его будут бить за каждую ошибку.
Так вот почему Троттер сдувает с него пылинки, словно он может рассыпаться от любого шума, вот почему набрасывается как волчица на каждого, кто подтрунивает над ним.
Но она этому потакать не будет. Уильям Эрнест — не старинная чашка из китайского сервиза миссис Нэвинс. Это мальчишка, приемный ребенок — только и всего. И если он не закалится — что же будет, когда Троттер перестанет кудахтать над ним?
Гилли спросила его:
— А что ты делаешь, если тебя ударят?
Его прищуренные глазки испуганно забегали за стеклами очков.
— Я не собираюсь тебя бить, просто хочу узнать, что ты делаешь в таких случаях?
Он засунул указательный палец в рот и стал грызть ноготь. Гилли вытащила палец из его рта и посмотрела на руку с обкусанными ногтями.
— Рука как рука. Все нормально. Скажи, а тебе никогда не хотелось дать сдачи?
Широко раскрыв глаза, он покачал головой.
— Так и будешь всю жизнь козлом отпущения?
Он опустил голову. Палец снова оказался во рту.
— Послушай, Уильям Эрнест, — хрипло прошептала она, наклонившись к самому его уху, — я научу тебя давать сдачи. Бесплатно. И когда какой-нибудь здоровенный парень начнет приставать к тебе, ты покажешь ему, где раки зимуют…
Мальчик вынул палец изо рта и недоверчиво уставился на нее.
— Ты слышал, как я однажды отлупила семерых мальчишек? Одна против семерых.
Он почтительно кивнул.
— Так вот, я научу тебя, как это делается. Бабах! Бабах! Бабах! Бабах! Бабах! — ее кулак нанес семь воображаемых ударов.
— Бабах! — тихо повторил он, неуверенно сжал кулак и нанес слабый удар в пустоту.
— Прежде всего, если кто-нибудь заорет на тебя, никогда не поднимай руки вверх, — она передразнила его, — не веди себя так, будто думаешь, что тебя убьют на месте.
— Бабах! — он неуверенно ткнул маленьким кулачком перед собой.
— Нет, начинать надо с другого. Может, тебя вовсе и не собираются бить. Первым делом — глубокий вдох, — она глубоко вдохнула воздух и подождала, пока он сделает то же, — ребра проступили под его рубашкой, — а потом орешь во все горло: «Проваливай отсюда к чертовой матери!»
Не успела она до конца произнести эту фразу, в дверях, как карающий меч, появилась Троттер.
— Ну, ладно, ладно, — сказала Гилли, — «к чертовой матери» можно и не говорить. Главное — это…
— Что вы здесь делаете, дети? Я думала, я тебе плачу, Гилли, чтоб ты помогала Уильяму Эрнесту читать.
— Нет. Мы занимаемся этим в свободное время. Бесплатно.
Троттер с тревогой посмотрела на Уильяма Эрнеста. Он поднялся на цыпочки, сжал кулаки, зажмурил глаза, сделал глубокий вдох и заорал:
— Проваливай отсюда к чертовой матери! — Потом повернулся к Гилли и улыбнулся. — Ну, как, нормально?
— В присутствии Троттер «к чертовой матери» лучше не говорить. Для начала — нормально.
— Гилли… — сказала Троттер. — Послушайте, Троттер, должен же он, наконец, научиться защищать себя. И здесь, черт побери… Здесь я — лучший учитель.
Троттер остановилась в дверях, словно не зная, что же ей делать дальше. Малыш подошел к ней, поднес кулак к ее массивной груди, сделал глубокий вдох и пропищал:
— Проваливай отсюда!
В глазах женщины появились слезы. Она протянула к нему руки и неуклюже, по-медвежьи обняла его.
— Я просто тренируюсь, Троттер. Это я не тебе сказал.
— Знаю, Уильям Эрнест, знаю, детка, — ответила она.
— В этом мире он должен научиться защищать себя, Троттер.
Женщина вытерла передником лицо и шмыгнула носом:
— Неужто я не понимаю, детка? — Она погладила мальчика и выпрямилась. — Может, пойдете во двор? Не хочу я все это слышать.
— Пошли, Гилли! — Уильям Эрнест обошел Троттер и направился к заднему крыльцу. — Бабах! — тихонько выкрикивал он, идя по коридору.
— Я не собираюсь делать из него задиру, — сказала Гилли, — просто я хочу, чтобы он мог постоять за себя. Не может же он прятаться за вашу спину всякий раз, когда кто-нибудь не так посмотрит на него.
— Конечно.
— Даже родные матери не опекают своих детей всю жизнь. А вы только приемная.
