то Гемера…
— Только не думай, что это потому, что война — не женское дело, — хмуро вклинилась Доркас.
— И в мыслях не было, — со всей серьезностью заверила ее Деми.
— Или что прекрасные богини, подобные Гемере, боятся замарать свои руки. Просто война — не для нее. Она слишком добра и миролюбива, а прикосновения химер причиняют ей боль.
— Она тебе нравится, да? — улыбнулась Деми.
Искра Геи так же хмуро кивнула.
— Среди богов мало таких, как она.
— Доркас! — Щеки Ариадны вспыхнули румянцем.
— Что я сделаю, если это правда? — ощетинилась та. — Боги славятся не только своей силой, но и своим тяжелым характером. А их эгоизм и готовность в любой момент развязать очередную войну?
Ариадна вздохнула.
— Никто не знал, что одной из них не будет конца вовсе.
— Думаешь, это бы их остановило? — фыркнула Доркас.
Пусть Деми выступала лишь в роли наблюдательницы, ей стало неуютно от того, сколь откровенно говорила о богах Искра одного из них. Однако небесная кара не спешила настигать Доркас, что, по правде говоря, обнадеживало.
— Нет, не думаю. — Встав рядом с Деми, Ариадна подняла взгляд вверх — через окно, на багрянец неба. Тихо призналась: — Порой я скучаю по его прозрачной, чистой лазури, хотя другим его уже и не помню. Но больше сожалею о судьбе Тейи… Мы сумеем прожить и под алым небом, а ей остается лишь медленно угасать.
— Тейя? — переспросила Деми.
Это имя, растревожив ворох дремлющих в ней воспоминаний, откликнулось лишь беззвучием.
— Мать Эос-Зари, Селены-Луны и Гелиоса-Солнца. Титанида, богиня ясного голубого неба.
— Никогда не слышала о такой…
Ариадна поманила за собой Деми. Вместе с Доркас они вышли из комнаты, чтобы вскоре очутиться в причудливой «галерее», что была украшением, вероятно, каждого из этажей. Вместо картин, изображения богов и героев покрывали стены, потолки и даже окна. Среди них была роспись, что изображала прекрасную женщину, чьи распущенные голубые волосы плавно перетекали в небесную лазурь за ее спиной, почти сливаясь с ней. Глаза ее были столь же чистыми и ясными, как безоблачное небо.
— Тейя, — с какой-то внутренней болью выдохнула Ариадна.
— Что с ней? Ты говорила, ей осталось лишь угасание.
— То, что происходит с нашим миром, ее отравляет. Война с Аресом лишает ее сил. Я не знаю, отчего. Быть может, истинное предназначение Тейи кроется в ее детях. И ни один из них больше не может сиять.
Рядом с Тейей были изображены трое. В прекрасном юноше с золотыми кудрями и короной из солнечных лучей Деми без труда узнала Гелиоса.
— Бог-Солнце занят войной, обрушивая весь свой пронзающий свет на химер Ареса, а Эос и Селена и вовсе давно не восходили на небо.
Эос, богиня утренней зари, оказалась так же ослепительна, как Селена, лунная богиня, и все же они были разными, как день и ночь, как Гемера и Нюкта. Белолицая Селена с серебряными волосами в платье цвета серебра и Эос с румянцем на нежной девичьей коже и солнцем в волосах в одежде цвета шафрана.
— Есть еще кое-что, что меня м-м-м… беспокоит.
«Например, как найти пифос Пандоры… мой пифос, чтобы выпустить Элпис, запертую внутри». Деми написала об этом в своем дневнике, но так и не смогла вспомнить, как обсуждала это с Ариадной или Кассандрой. Или, не дай боги, с Никиасом.
На самом деле, ей хотелось спросить о многом. По большей части, о двух полярных вещах: о богах и о химерах. А еще — об обитателях пайдейи, об Алой Элладе и о себе самой. О своей инкарнации, Пандоре.
Вырвалось последнее — возможно, не случайно. Из всех вопросов этот был, пожалуй, безопаснее всего. Если только вести разговор о тех моментах ее жизни, что предшествовали открытию пифоса.
— Что именно ты хотела бы о себе узнать? — деликатно спросила Ариадна.
Деми развела руками, словно говоря: «Все. Что-нибудь». Ей хотелось немного ближе узнать ту, что привела к краху целый мир. И, возможно, понять, почему она это сделала.
— Тебе известно о том, что Пандора была первой смертной женщиной?
Деми покачала головой. Знала бы Элени Ламбракис, что ее девочка — первая женщина Земли. Если, разумеется, в вопросах первозданности доверять грекам.
— Гефест слепил девушку из земли и воды, вдохнул в нее жизнь, дал человеческий голос и силу. Другие боги Олимпа одарили ее своим благословением. Гермес наделил сладкоречием и хитростью, Афродита — неотразимой красотой, шармом и умением обольщать, а Афина подарила ей самое главное — душу. Вот отчего ей дали имя Пандора, что значит «всем одаренная».
Деми ошеломлено качала головой. Ее буквально сотворили боги.
— Но раз Искры — носители божественного благословения, а Пандору создавал чуть ли не целый пантеон…
Она все еще не могла соотносить Пандору с самой собой, и, кажется, обе эллиниды прекрасно это понимали.
— Да?
— Может в моей душе остаться часть их благословения? Могу ли я считаться Искрой?
Мысль, что в ней может быть заложен дар одного из пантеона богов, вызывала смешанные чувства — от восторженного предвкушения до скептического недоверия.
Доркас и Ариадна переглянулись.
— Если так посудить, ты вообще первая из Искр, не только из смертных, — задумчиво произнесла Доркас. — С ума сойти! Мало того, что ты из мира, за которым я наблюдала с самого детства, ты Пандора, так еще и первая Искра!
— Только преклонять колени передо мной не нужно, — со смехом попросила Деми.
Однако к чувству неловкости примешивалось и нечто куда более неприятное. Она не заслужила уважения в глазах Искры Геи. Восхищаться ею, как иномирянкой — это одно, но превозносить ее как Пандору… Впрочем, чужое восхищение, любовь или ненависть логике зачастую неподвластны.
— Слушаюсь, — ослепительно улыбнулась Доркас.
Что-то внутри, напряженное, как струна, чуть отпустило. Но ненадолго.
Когда Никиас заглянул в «галерею», сам воздух в ней, казалось, похолодел. Его взгляд скользнул по фигуре Деми, которую облегал пеплос, по обнаженной коже руки, по ноге, выставленной на обозрение чуть сильнее, чем она (судя по некоторому внутреннему дискомфорту и желанию прикрыть разрез) привыкла. Синие глаза вспыхнули странным огнем и тут же погасли, делая взгляд пустым и мертвым, столь подходящим полумаске василиска.
— Кассандра хочет тебя видеть. Не заставляй ее ждать.
Одним своим присутствием Никиас словно высосал из Деми крохи радости и жизнелюбия, что в ней еще оставались. Или же те, что вселили в нее другие люди, по счастью оказавшиеся рядом. Помрачневшая, она направилась к лестнице, ведущей на самый верх пайдейи, даже не спрашивая у Ариадны или Доркас дорогу. Никиас, судя по едва слышным шагам, шел прямо
