— Саито-сан?
— Я… мы… мне жаль. Мне не хотелось, чтобы все так произошло.
Увидеть искренне извиняющегося японца можно примерно раз в столетие. Я испугалась при мысли о том, что господин Саито пошёл ради меня на такое унижение. Это было тем более несправедливо, что он не имел никакого отношения к моим последовательным понижениям в должности.
— Вам не о чём сожалеть. Всё к лучшему. И моя работа на вашем предприятии меня многому научила.
Тут я не кривила душой.
— У вас есть планы? — спросил он меня с натянутой любезной улыбкой.
— Не беспокойтесь за меня. Я себе что-нибудь подыщу.
Бедный господин Саито! Это мне пришлось успокаивать его. Несмотря на некоторый профессиональный рост, он оставался японцем, одним из миллионов, одновременно являясь рабом и неумелым палачом той системы, которую, конечно, не любил, но не осмеливался критиковать по слабости характера и из-за отсутствия воображения.
Наступила очередь господина Омоти. Я умирала от страха при мысли оказаться с ним наедине в его кабинете. Но я была не права. Вице-президент пребывал в прекрасном расположении духа.
Завидев меня, он воскликнул:
— Амели-сан!
Он произнёс это с той восхитительной японской манерой, когда говорящий, называя человека по имени, подтверждает тем самым его существование.
Он говорил с полным ртом. Я попыталась по голосу определить, что он ел. Это было что-то вязкое, клейкое, что-то, что нужно потом отдирать от зубов языком. Однако, не такое липкое, чтобы прилепиться к небу, как карамель. Слишком жирное, чтобы быть ленточкой лакрицы. Слишком густое для зефира. В общем, загадка.
Я снова нудно забубнила хорошо заученную речь:
— Срок моего контракта подходит к концу, и я хотела с сожалением объявить о том, что не смогу его возобновить.
Лакомство лежало у него на коленях, скрытое от меня столом. Он поднёс ко рту новую порцию: толстые пальцы скрывали то, что несли, оно было проглочено, а я не смогла разглядеть его цвет. Меня это огорчило.
Должно быть, толстяк заметил моё любопытство. Он достал пакетик и бросил его ко мне поближе. К моему великому удивлению, я увидела шоколад бледно-зелёного цвета.
Я озадаченно и с опаской посмотрела на вице-президента:
— Это шоколад с планеты Марс?
Он разразился хохотом. Конвульсивно икая, он произнёс:
— Кассеи но чокорето! Кассеи но чокорето!
Что означало: «Марсианский шоколад! Марсианский шоколад!»
Я удивилась такой реакции на моё увольнение. И эта холестерольная весёлость была мне весьма неприятна. Она все нарастала, и я уже представляла миг, когда сердечный приступ сразит вице-президента прямо у меня на глазах.
Как я объясню это начальству? «Я пришла объявить о своём увольнении, и это его убило.» Ни один человек в Юмимото не поверил бы такому: я была из того разряда служащих, чей уход мог только обрадовать.
Что касается истории с зелёным шоколадом, никто бы ей не поверил. От одной шоколадки не умирают, даже если у неё цвет хлорофилла. Версия об убийстве была бы гораздо более правдоподобной. Мотивов у меня хватало.
Короче говоря, оставалось надеяться, что господин Омоти не околеет, а то я могла бы оказаться идеальным убийцей.
Я уже приготовилась пропеть второй куплет, чтобы остановить этот тайфун смеха, когда толстяк выговорил:
— Это белый шоколад с зелёной дыней, его делают на Хоккайдо. Отменный вкус. Они великолепно воссоздали вкус японской дыни. Возьмите, попробуйте.
— Нет, спасибо.
Я любила японскую дыню, но мне не понравилось, что её вкус смешали со вкусом белого шоколада.
Мой отказ почему-то рассердил вице-президента. Он повторил свой приказ в вежливой форме:
— Мэссиагатте кудасай.
То есть: «Пожалуйста, попробуйте.»
Я отказалась.
Он начал спускаться ниже по языковым уровням.
— Табете.
Что значит: «Ешьте».
Я отказалась.
Он крикнул:
— Таберу!
Что означало: «Жри!»
Я отказалась.
Он задыхался от гнева:
— Пока срок вашего контракта не истёк, вы обязаны мне подчиняться!
— Да какая вам разница, съем я или нет?
— Какая наглость! Не смейте задавать мне вопросы! Вы должны подчиняться моим приказам.
— А чем я рискую, если не подчинюсь? Меня вышвырнут за дверь? Меня бы это вполне устроило.
В следующее мгновение я поняла, что зашла слишком далеко. Стоило лишь взглянуть на выражение лица господина Омоти, чтобы понять, что дружественные бельгийско-японские отношения дали трещину.
Инфаркт казался неотвратимым. Я пошла на попятный:
— Прошу меня извинить.
Ему хватило дыхания, чтобы рыкнуть:
— Жри!
Это было моим наказанием. Кто бы мог поверить, что дегустация зелёного шоколада могла стать политическим актом?
Я протянула руку к пакетику, думая, что возможно в саду Эдема всё происходило также: Ева совсем не хотела есть яблоко, но жирный змей в неожиданном и необъяснимом приступе садизма, заставил её это сделать.
Я отломила зеленоватый квадратик и поднесла ко рту. Больше всего у меня вызывал отвращение его цвет. Я стала жевать, и к моему великому стыду это оказалось совсем не так уж противно.
— Очень вкусно, — сказала я скрепя сердце.
— Ага! Вкусный всё-таки шоколад с планеты Марс?
Он ликовал. Японско-бельгийские отношения снова были великолепными.
Проглотив причину казуса белли[14], я перешла ко второй части моей речи:
— Компания Юмимото предоставила мне массу возможностей проявить себя. Я буду ей за это вечно благодарна. Увы, я оказалась не на высоте и не оправдала чести, оказанной мне.
Господин Омоти вначале опешил, вероятно, потому, что уже совершенно забыл о цели моего визита, а потом расхохотался.
В своей наивности я полагала, что, унижая себя ради спасения их репутации, пресмыкаясь, чтобы не дай бог не упрекнуть их ни в чём, я вызову вежливый протест, нечто вроде: «Да нет же, вы прекрасно справились!»
Однако, вот уже третий раз я заканчивала свою нудную речь, а протест так и не прозвучал. Фубуки, которая вообще не собиралась оправдывать мои промахи, сказала, что со мной всё обстояло гораздо хуже. Господин Саито, как бы он ни был смущён моими злоключениями, не опроверг моей самокритики. Что же касается вице-президента, то он не только не собирался возражать мне, но и слушал меня с весёлым одобрением.
