субстанции, т. е. абсолютирует и субстанциализирует их, принимая материю за первичное (не производное ни из чего) вечное, незыблемое бытие. Стоит освободиться от этого заблуждения, и станет ясно, что стремление занять место Х, исходящее от деятеля А, приведет к толчку лишь в том случае, если другой деятель В ответит ему противоположным стремлением отталкивания. Такая реакция есть динамический момент, переход от сверхкачественной силы к окачествованию ее и проявлению в виде действования; такой переход может правильно повторяться множество раз, но закона такого перехода нет и не может быть, так как связь сверхкачественности и качества по самому существу своему не есть нечто могущее подпасть под определенный тип сочетания, т. е. спуститься в область отвлеченных определенностей. Многократное повторение одного и того же типа реакции есть только указание на то, что данный субстанциальный деятель выработал некоторый способ поведения (черту эмпирического характера), до поры до времени удовлетворяющий его, автономно установил некоторое правило реакции, но так же автономно может и отменить его.
Таким образом, всякий закон природы, содержащий в себе динамический момент, выражает необходимую связь событий, которая есть налицо в том месте и времени, где есть, кроме остальных условий закона, также и упомянутый в кем или подразумеваемый динамический момент, не подчиненный никаким законам, в лучшем случае подчиненный лишь отменимому правилу. Поэтому следует различать абстрактно мыслимую гипотетическую законосообразность природы и конкретно находимую в единичных случаях большую или меньшую правильность течения ее событий.
Не следует думать, будто свобода от законов присуща только человеку. Она принадлежит всем субстанциальным деятелям, как носителям сверхкачественной силы, но, само собой разумеется, чем ниже ступень развития деятеля, тем реже он обнаруживает творческое своеобразие, тем более проявления его оказываются однообразно подчиненными одним и тем же правилам. Однако даже и столь элементарное явление, как взаимное отталкивание любых двух субстанциальных деятелей, напр. деятелей, лежащих в основе атома азота и атома кислорода, или в основе двух электронов, должно считаться лишь правильно повторяющимся, но не абсолютно необходимым. В самом деле, согласно сказанному, вовсе не требуется думать, будто прекращение отталкивания возможно лишь в форме Преображения, т. е. абсолютного отказа от этого типа деятельности. Может быть, в некоторых отдельных случаях, субстанциальный деятель не совершает отталкиваний в отношений к какому-нибудь другому деятелю, продолжая совершать их в отношении ко всем остальным деятелям. Может быть, в тканях организма животных и растений некоторые цели достигаются именно посредством такой частичной отмены даже столь основного, примитивного явлений природы, как взаимная непроницаемость тел (точнее, материальной телесности деятелей).
Исследуя проявления человека, принадлежащие к более высокой сфере, чем процессы материирования, именно изучая психические деятельности, еще легче прийти к мысли, что динамический момент в них не подчинен законам, что даже там, где наблюдается однообразие проявлений, правило повторения их усвоено автономно. Индивидуум, отвечающий вспышкой гнева на всякое сопротивление себе воли других людей, не находит в своей душе эту реакцию, а самостоятельно вырабатывает ее, и лишь впоследствии, когда она глубоко укоренится, он уже отчасти находится в ее власти, так как эмоция гнева содержит в себе много элементов, доступных автоматизации, т. е. осуществляемых низшими центрами тела. Поэтому, согласно учению Штерна можно понимать «все сущие законы, как возникшие, и во всякой косности (самосохранении, устойчивой законосообразности) видеть лишь метафизический минимум, представляющий собой осадок прежних творческих актов и необходимую основу для все новых и новых творческих актов». «Wo Leben erstarrt, da türmt sich das Gesetz» («где жизнь окаменевает, там вздымается башня закона»), ссылается Штерн на гениальный афоризм Ницше для пояснения своей мысли.[65]
Такие упроченные проявления, как восприятие певцом нотного знака и воспроизведение соответствующего звука служат необходимой основой для все более и более сложных творческих достижений артиста и потому заслуживают сохранения; наоборот, проявления укоренившейся вспыльчивости дают все более и более отрицательные последствия и заслуживают искоренения. Зависимость такой черты характера от индивидуума, а не индивидуума от нее обнаруживается в том, что он может осудить недостаток своего характера, начать энергичную борьбу с ним и выработать новые правила поведения. Толчком к такой борьбе, обыкновенно, служит какая-нибудь безобразная вспышка гнева, приведшая к несправедливому поступку или к чьему-нибудь страданию или понижению достоинства самого гневающегося и т. п. Поэтому детерминист, наблюдая подобный факт, возразит нам, что отмена прежнего типа поведения возникла не свободно, а необходимо, что она причинно и законосообразно обусловлена опытом и переживаниями индивидуума. На это мы ответим, что детерминист смешивает следующие различные понятия: наличность повода, мотива, основания для нового решения и причинно необходимую законосообразность наступления нового решения. Он воображает, что неподчиненность решения закону и вообще какой бы то ни было необходимости требует непременно бессмысленной капризности решения. Между тем, арбитраризм[66] защищаемый мной, есть учение об осмысленной индетерминированности решений. Именно для того, чтобы поведение индивидуума имело нравственный смысл, решения его должны быть не подчиненными закону, но они должны исходить из ценностных оснований. Однако, основание, имеемое деятелем в виду, не производит решения: действующая причина есть сверхкачественное я, стоящее выше всех мотивов, поводов, оснований, правил и т. п., оно остается всегда источником и господином решения.
Заканчивая обсуждение вопроса о независимости решений индивидуума от законоособразности природы, мы можем резюмировать защищаемое нами учение следующим образом. Соображения о гипотетическом характере законов реального бытия и о зависимости воплощения их в жизнь от динамического момента показывают, как возможно, чтобы индивидуум был независим от законосообразности природы: именно, это возможно, если динамический момент поведения не подчинен законам реального бытия. В пользу же того, что динамический момент действительно не подчинен законам реального бытия, у нас есть два доказательства.
Во-первых, мы имеем непосредственное сознание господства я над собственными его проявлениями во времени. Во-вторых, умозрение устанавливает с абсолютной убедительностью, что законосообразная связь может существовать только между двумя отвлеченными определенностями, и что она невозможна там, где, с одной стороны, стоит сверхкачественное я и его сверхкачественная сила, а, с другой стороны, окачествованное действование этого я во времени.
Некоторые законы, напр. математические формы, неизбежно воплощаются во всяком пространственно-временном реальном процессе, (всякий объем, напр., содержит в себе все пространственные образования, кубы, шары, эллипсы, круги и т. п. со всеми их законосообразностями). Это однако не мешает тому, чтобы действующее я сохраняло сознание господства над своими реальными проявлениями. В самом деле, как законы идеальных форм, математические принципы не подчинены ничьей воле. Однако воплощение их в реальном бытии зависит от воли деятеля, по крайней мере в том смысле, что деятель мог бы отказаться совсем от вступления в реальный процесс: разочаровавшись в
