Лайла опустила кошку на пол и подошла к стене, где труба от фарфоровой жаровни соединялась с кирпичной каминной трубой. Она присела и провела пальцами по кладке, отыскивая кирпич, который выдвигается. Яшма тем временем вышагивала туда-сюда, словно патрулировала комнату, охраняя территорию хозяйки от вторжения.
— О! На месте! — Лайла вытащила из тайника маленький свёрток папиросной бумаги. Яшма подошла к ней и стала тыкаться носом в бумагу. — Потерпи, милая, потерпи! — Через несколько секунд Лайла подняла над скомканной бумагой сверкающую брошь, усыпанную бриллиантами, как звёздами.
— Я тебе уступлю, милая. Примеряй первая. — Девушка ухватила толстый пучок шерсти между ушами Яшмы и заколола его брошкой. — Ах! Как же тебе чудесно!
Она подхватила кошку на руки и поднесла к зеркалу. Пламя свечи отразилось в бесчисленных гранях бриллиантов, и на стенах и потолке заиграли созвездия. Лайла начала медленно поворачиваться!
— Мои собственные небеса. Я сама себе создала небеса, прямо здесь! Я богиня… — она помедлила, — и мои плечи — само совершенство! — Лайла вдруг остановилась, наклонила голову и глянула в зеркало. — Знаешь что? Готова поспорить, у этой дурацкой девчонки на плечах веснушки. Она ведь рыжая. А у рыжих всегда веснушки. Когда-нибудь я узнаю наверняка. Что бы на это сказал мистер Уилер — девчонка, у которой вся кожа в уродливых веснушках?! — Лайла захихикала, а потом резко визгливо рассмеялась. Смех так громко отдавался у неё в сознании, что ей показалось, у неё вот-вот расколется голова. Девушка опустила кошку на пол и зажала рот руками, чтобы никто не услышал, как она хохочет. Она смеялась, пока из её прищуренных глаз не потекли слёзы, а Яшма громко мурлыкала и тёрлась об её ногу.
14
«ЗНАЙ СВОЁ МЕСТО, СУДОМОЙКА!»
Ханна так старалась выбросить мистера Уилера из головы! Но нет, его пригласили на обед, и он так странно сказал: «Я никому не льщу. Я просто открываю истину». Говорил он это в ответ на вопрос Лайлы, но смотрел прямо на Ханну.
Уилер как будто знал о девочке то, чего не знала она сама. Ханна ясно почувствовала это в музыкальной комнате, где гости собрались после обеда послушать игру на арфе. Даже не глядя на художника, девочка каким-то образом ощущала, что его внимание направлено на неё. Словно то мощное течение, которое она увидела в глазах Уилера, когда впервые встретила его, влекло её за собой, точь-в-точь как плавные оттенки мелодии.
Ночью Ханне снилась музыка. Во сне она прикасалась к струнам арфы, до которых так мечтала дотронуться. Саму арфу девочка видела так же чётко, как вечером ту, что стояла тремя этажами ниже. Ханна инстинктивно знала, как кончиками пальцев пробуждать в струнах звуки, как продлевать их, чтобы мелодия расплеталась клубком золотой нити. Эта музыка пронизывала её тело, как боль, облекала её во сне дрожащими мерцающими полутенями. Ханна чувствовала вечный ритм воды, приливов и отливов, течений, таящихся в глубине океана. Погрузившись в крепкий сон, покинув осязаемый мир, она вдруг ощутила, как в её душе что-то зарокотало, будто прибой. Девочка проснулась.
Бушевала весенняя гроза. Окошко в каморке Ханны дрожало, и она сразу поняла, что задул норд-ост. Такие грозы обыкновенно случались зимой и заваливали Бостон мокрым снегом, но тут снег заменил весенний ливень. Поминутно вспыхивала молния, гром сотрясал крышу. Однако среди его раскатов и шума дождя Ханна различила другой звук, никак с грозой не связанный, но в то же время как будто вторивший какофонии погоды. Отзвук, пронизывавший дом словно серебряная нить… Нет, не нить — струна!
Ханна так отчётливо представила себе, что за предмет издаёт этот звук, как будто он находился рядом с нею в тёмной каморке. Это была арфа. Девочка сбросила одеяло, встала с кровати и босиком вышла в коридор.
Она уже второй раз нарушала одно из важнейших правил в доме Хоули, но едва ли думала об этом. Прогремел гром. За окнами музыкальной комнаты распустились ветви новой молнии, озарив арфу. Ханна увидела, как подрагивают струны. Самый воздух вокруг арфы, казалось, трепетал, словно били крыльями сотни невидимых полуночных бабочек. Как околдованная, девочка двинулась к инструменту. «Я могу играть, — подумала она. — Я могу!»
Она села на табурет. Легчайшим движением качнула арфу на себя, чтобы инструмент оперся на её правое плечо. Ханна закрыла глаза и вновь, как наяву, увидела пальцы музыкантши, касающиеся струн. Девочка неплотно сжала руку, так что подушечки её пальцев легли на ладонь. Струны арфы коснулись её костяшек. Затем Ханна очень медленно разжала руку, положила все пальцы, кроме мизинца, на четыре струны и стала легко перебирать их. Едва ощутимое колебание арфы наконец обрело форму, ожило, наполнилось глубиной и яркостью. По воздуху раскатились волны звука.
Ханна не успела поиграть и минуты, когда внезапно почувствовала, что в комнате есть кто-то ещё. Послышался тихий резкий щелчок, нарушивший хрупкую гармонию мелодии. У девочки по спине пробежала дрожь. Вспышка молнии осветила комнату, и чудовищно искаженная тень кошки метнулась за ослепительно белым пятном, а следом взвыли клавиши — Яшма вскочила на фортепиано. Ханна застыла. Кошка обнажила клыки и зашипела.
Вскочив с табурета, девочка бросилась бежать. Она не видела, преследует её кошка или нет, но взлетела вверх по лестнице за считаные секунды, перепрыгивая через ступеньки. Снова вспыхнула молния, и хриплый раскат грома заглушил её шаги. Наконец Ханна добралась до своей каморки и захлопнула за собой дверь.
Девочка тяжело привалилась к двери, слыша только, как колотится от страха сердце. Она зажмурилась. Как только можно было вести себя так неосмотрительно?! Но какими же чудесными были те недолгие секунды, когда музыка наполнила воздух! Ханна как будто очутилась в другом мире — текучем, плавучем мире, где чувствовала себя на своём месте. Девочка задвинула щеколду и решительно запретила себе думать о гадкой кошке. Ей хотелось уснуть, вспоминая короткую мелодию и свои ощущения. Когда пальцы впервые коснулись струн, Ханна была потрясена. Но в то же время игра на арфе далась ей так легко, как будто эта музыка, эти несколько нот всегда были у неё внутри, только она и не подозревала об этом даре.
Когда буря покинула берег и ушла в море, Ханна уже крепко спала. Ласковые объятия музыки она чувствовала и на следующее утро. Прочая же прислуга в доме Хоули пребывала отнюдь не в гармонии с миром.
— У мисс Лайлы опять истерика, — сообщила Дейз, вернувшись из утренней столовой с подносом. — Говорит, она не будет спускаться, когда мистер Уилер придёт писать портрет. Убежала наверх сразу после завтрака.
— Ах ты боже мой. Что на этот раз? — фыркнула миссис Блетчли, помешивая овсяную кашу в горшке.
— Кошка? — спросила Сюзи.
— Да, кошка. — На кухню вошла мисс Ортон. — Похоже, мистер Уилер не больше настроен писать Яшму, чем мистер и миссис Хоули. Он говорит, кошка нарушит какой-то «хроматический баланс картины». — Она вздохнула. — Что бы это ни означало.
— Я полагаю, мисс Ортон, что могу пояснить, — сказал мистер Марстон, появляясь в дверях кухни. — Слово «хроматический» — это ещё и музыкальный термин. Он означает последовательное или же одновременное звучание нот разной высоты, но одного названия. — Мистер Марстон любил пускаться в длинные серьёзные рассуждения о различных предметах. Особенно приятно ему было устраивать такие лекции при мисс Ортон, которая по положению находилась к нему ближе всей остальной прислуги. — В изобразительном же искусстве слово «хроматический» связано с цветом. Стэнниш Уитман Уилер известен своей тонкой работой с полутонами и оттенками. Ведь девочек одели в довольно тёмные платья: лиловое, серое, фиолетовое. Они позируют на фоне ваз — высоких, белых, как алебастр, покрытых филигранным синим рисунком. А теперь представьте, как в эту палитру вторгается крупная, толстая белоснежная кошка… Это же всё портит. Нарушает баланс.
