— Что? — не понял сморщившийся Психовский.
— Ну, крылья, — для наглядности художник помахал руками — скорее как-то по-куриному.
— Конечно же нет.
— Тогда я в замешательстве — других объяснений у меня пока нет…
Федор Семеныч мог бы добавить что-нибудь еще — например, хлесткую шуточку, ставшую бы ядовитой вишенкой его реплики. Возможно, в одной из оттисков реальности так и произошло, но здесь вселенская рулетка событий распорядилась иначе.
Аполлонский и Психовский ничего не успели понять — внутри просто молниеносно сработали какие-то древние инстинкты, всегда ожидающие хищника за углом: когда раздался дикий крик, напоминающий рев озверевшего и очень голодного тигра, инстинктивная подушка безопасности сработала — и двое повалились наземь как раз вовремя, потому что из зарослей выпрыгнуло что-то, размахивая чем-то.
А потом дикий рев резко оборвался, сменившись не мене страшным, но все-таки смехом.
Что-то оказалось бароном Брамбеусом, размахивающим ружьем, как дубинкой — примерно так, наверное, и поступали дикари, переживавшие, что съели Кука.
— Это просто вы! — буквально вытолкнул барон сквозь смех. — А я-то уж думал!
— А это просто вы, — чин по чину ответил Психовский, вставая и отряхивая розовые штаны. — И где вы только научились так рычать?
— О! — Брамбеус как-то слишком резко прекратил смеяться, обрадовавшись вопросу. — Знаете, я же тот еще охотник — вы не видели стены гостиной моего замка, столько трофеев, ух… Так вот, главное правило любой охоты — чувствовать себя на месте зверя. А за тигром в лесах Индии я гонялся так долго, что чересчур вжился в роль!
Барон замялся, ностальгически посмотрев в пустоту, и продолжил:
— Эх, вот бы сейчас устроить хорошую охоту с буйным пиром в конце! И домашним пивом — я вам не успел рассказать? Эх, хорошо было бы… Но теперь эта штука годится разве только на то, чтобы дать кому-нибудь по башке!
Брамбеус потряс ружьем, окончательно превратившись в тучного вождя дикарей-каннибалов, судя по всему, очень хорошо питавшихся.
Федор Семеныч, до того момента молчавший, кашлянул, привлекая внимание барона — тот уже собирался переключиться на новую тему.
— Простите, уважаемый барон. Вы что, стали лучше говорить по-английски? Просто на «Королеве морей», только не обижайтесь, акцента у вас было раз в пять больше.
— И правда, — согласился Грецион, вопросительно взглянув на Брамбеуса.
— Не извиняйтесь, я считаю акцент своим личным национальным достоянием! Знаете, часть образа, что ли. Но нет, я как говорю, так и говорил, — парадоксально, но барон замолчал, пусть и на миг. — Не поверите, но я хотел у профессора спросить то же самое…
— Уж не стали ли мы внезапно все говорить по-немецки? — хмыкнул Психовский. — А то так хорошо можно головой приложиться…
Вопрос мог бы получить ответ, инь сошелся бы с яном, и беседа, как ей положено, продолжилась бы — но концентрация частиц «бы» уже превысила допустимое количество, потому что шутка Грециона так и осталась висеть в воздухе, игнорируемая собеседниками.
У них появился куда более интересный объект для внимания.
Совсем рядом то ли спокойно лежал большой валун, сокрытый растительностью, то ли просто выпирали могучие корни вековечных деревьев — в общем, это было не столь важно, сколь то, что на этом гипотетическом валуне находилось.
Там сидела здоровая… ну, ящерица, хоть родовидовые отношения определять было гиблым делом. Размерами зверь оказался в полтора раза больше дракона-комодо, в остальном же он напоминал гекона-переростка фиолетового цвета. И все бы ничего, да вот только брюшко существа и область вокруг глаз светились неоново-зеленым — сла́бо, ведь ночь еще не сомкнула свои объятия над лесом, но вполне заметно.
— А вот и твой Вавилонский Дракон, — шепнул Аполлонский. — Видимо, мы точно приложились головой. Зато объясняет все твои головные боли.
— Нет, я на сто процентов видел именно что Вавилонского…
— Сама упертость, — фыркнул художник, уже зарисовывая зверя в блокнот. Существо, кстати, не обращало на людей никакого внимания.
— Где же твои астрологические шутки?
— Ты Телец, а не Овен, ошибся месяцем — так бы я не упустил возможности.
Грецион мог рассмеяться, но побоялся спугнуть ящеро-геконо-дракона, а потому просто выдал какую-то полуулыбку.
Тут в себя пришел Брамбеус:
— Говорите, вы искали одного ящера?
Аполлонский и Психовский почти синхронно перевил взгляды на барона.
— Вы его что, видели?
— Нет, — признался Брамбеус. — Но там, где одна ящерица, там и другая. Народная мудрость нашего рода, правда в первоначальном варианте эта история касалась борделей и тамошних работниц, ну, думаю, вы понимаете — где одна потаскуха, там и другая.
— Только не говорите, что вы собираетесь… — Федор Семеныч правда не хотел, чтобы дальнейшие события развивались так, как в итоге вышло — но художник не успел остановить барона, да и не смог бы, тут хоть все версии реальностей прошерсти, не найдешь кардинально другого исхода.
Выставив ружье вперед так, будто не отсырел еще порох в его пороховницах, барон Брамбеус издал дикий тигриный крик и носорогом с двустволкой вместо рога ринулся вперед. Для пущего эффекта, стоит добавить, что рыжая его борода вновь пылала лесным пожаром — такая метафора могла стать вполне материальной, дай кто-нибудь Брамбеусу спичек.
Существо, даже познай оно дзен, после такого точно не стало бы сидеть на месте — вот ящерица и бросилась куда-то глубже в лес.
Аполлонский выругался. Психовский, наоборот, засмеялся и кинулся за бароном.
— Боже, тебе стукнуло пятьдесят, а ты носишься так, как студенты не бегают покурить между парами.
— Про покурить — кто бы говорил!
— Не дави на больное, — художнику тоже пришлось бежать, и делал он это с большой неохотой. — И не несись ты так быстро, я курящий художник-сладкоежка, черт тебя подери, Грецион!
— Не могу, мой среброкистый Феб, не могу. Меня ждет Вавилонский Дракон! — Психовский, похоже, работал на вечном двигателе энтузиазма, не требующем подзарядки — разве что, в этом оттиске реальности, жалостно просящем подходящего случая, ведь без него браться за любое дело не было смысла, тем более отдаваясь этому занятию полностью.
— Или самая обычная галлюцинация, — умудрившись не выронить на бегу блокнот, покрутил пальцем у виска художник.
Все трое, не считая фиолетового ящеро-геконо-дракона со светящимся брюшком, бежали глубже в лес — а, как известно, чем дальше в лес — тем больше дров.
Но именно эти дрова Грециону Психовскому сейчас и были нужны.
Достопочтимый алхимик Сунлинь Ван всматривался в мерцающий изумрудно-зеленым горизонт, периодически переводя взгляд на плывущее цветными пятнами небо.
