Наконец гость мягко предупредил:
— Господин Фарнаби, я располагаю отнюдь не бесконечным временем.
Подвергнутое испытанию, сопротивление художника не выдержало. Высокомерие и грубость были его единственной защитой от постоянно меняющейся и сложной окружающей действительности. Молодой человек почесал голову, нахмурился, изобразил на лице покорность и подошел к холстам, чтобы повернуть их к свету.
— Вот это, — неуверенно произнес он и отошел в сторону. Роберт достал из кармана пачку сигарет и передал ее художнику. В наступившей тишине Пэт Фарнаби разорвал целлофан, достал сигарету, прикурил ее и затем вороватым движением отправил пачку в карман своих брюк.
Часом позже Роберт вернулся к машине. Ожидавшая его Эмма наблюдала, как лондонский гость сошел с лестницы и, выбирая путь почище, пересек двор. Она перегнулась через сиденье и открыла для него дверцу. Когда он сел рядом, спросила:
— Что-нибудь получилось?
— Все в порядке. — В его голосе звучали настороженность и волнение.
— Он показал тебе свои работы?
— Большую часть.
— И они хорошие?
— Думаю, да. Кажется, мы на пороге чего-то крайне важного. Однако у него такой беспорядок, что трудно быть уверенным на все сто. Холсты без рам, какой-либо учет напрочь отсутствует.
— Я была права, не так ли? Он ненормальный.
— Сумасшедший, — согласился Роберт и улыбнулся девушке: — Но гениальный.
Машина развернулась во дворе и направилась по дороге к шоссе. Роберт насвистывал сквозь зубы, и Эмма почувствовала, что за его волнением скрывается удовлетворение.
Она предположила:
— Ты сразу переговоришь с Маркусом?
— Я обещал сразу позвонить. — Он отогнул рукав и посмотрел на часы: — Четверть седьмого. Маркус должен ждать в галерее до семи, затем поедет домой.
— Можешь высадить меня у перекрестка, до дома я дойду пешком.
— Ну вот еще, зачем это?
— У меня нет телефона, а тебе надо спешить в гостиницу.
Он улыбнулся:
— Дело не такое уж и срочное. И если бы не ты, я все еще искал бы этого Фарнаби. По меньшей мере я должен доставить тебя домой.
Они ехали по охотничьим угодьям высоко над морем. Ветер значительно ослаб, уходя на запад, и над головой начинало открываться небо, появились просветы голубизны; с каждой минутой они расширялись, словно раздвигаемые мокрыми пальцами солнечных лучей. Эмма сказала:
— Вечер обещает быть чудесным.
По тому, как она это произнесла, чувствовалось: она не хочет, чтобы Роберт возвращался в гостиницу и оставил ее одну. Сам того не ожидая, он вдохнул жизнь в мрачный день, придал ему очертание и смысл, наполнил общим для них двоих приключением, и теперь ей не хотелось, чтобы оно кончалось.
Девушка спросила:
— Когда ты возвращаешься в Лондон?
— Завтра утром. В воскресенье. Чтобы быть в галерее в понедельник. Весь уик-энд в делах. Когда отец нарисовал твой портрет верхом на осле? — спросил Роберт.
— С чего это тебя заинтересовало?
— Просто пришло на ум. Эта картина зачаровывает. Ты выглядишь такой торжественной, важной.
— Именно такой я себя и ощущала: торжественной и важной. Мне было шесть лет, и это единственный мой портрет, написанный отцом. Осла звали Мокей. Он обычно возил нас на спине к берегу и обратно со всеми корзинами и вещами для пикника.
— Вы всегда жили в коттедже?
— Не всегда. Только с тех пор, как Бен женился на Гарриет. До этого мы жили где попало — в пансионате, у друзей. Иногда просто в мастерской. Было забавно. Но Гарриет заявила, что не намерена жить как цыганка. Поэтому купила несколько коттеджей и объединила их в один дом.
— И правильно сделала.
— Да. Она была умной женщиной. Однако Бен никогда не считал это строение домом. Его дом — мастерская, и когда он в Порт-Керрисе, то проводит в коттедже как можно меньше времени. Мне кажется, коттедж напоминает ему о Гарриет и немного выбивает из колеи. Он постоянно ожидает, что она вот-вот появится вновь и начнет говорить, что он опаздывает куда-то, или натащил грязи на пол, или пачкает краской подушки софы…
— Значит, творческий инстинкт пробуждается только в беспорядке?
Эмма рассмеялась:
— По-твоему, когда вы с Маркусом сделаете Пэта Фарнаби богатым и известным, он по-прежнему захочет сидеть на насесте с курами госпожи Стивенс?
— Посмотрим. Но если он и правда приедет в Лондон, без сомнения кому-то придется его отмывать и вычесывать пыль веков из его золотушной бороды. Хотя… — он потянулся, — все это окупится.
Они перевалили через вершину холма и теперь спускались по шоссе к Порт-Керрису.
— Что делают молодые люди в Порт-Керрисе в субботние вечера, Эмма?
— Все зависит от погоды.
Полицейский махнул им, разрешая продолжать путь.
— А мы что будем делать? — спросил Роберт.
— Мы?
— Да. Ты и я. Не хочешь поужинать вместе где-нибудь?
Минуту она размышляла, не высказала ли она случайно свои мысли вслух…
— Ну… я… Если ты не считаешь себя обязанным…
— Я не считаю себя обязанным. Я хочу. Мне это доставит удовольствие. Куда поедем? Ко мне в гостиницу? Или тебе это не по душе?
— Да… Конечно… Я согласна.
— Быть может, ты знаешь уютное местечко в итальянском стиле здесь, в Порт-Керрисе?
— В Порт-Керрисе нет уютных местечек в итальянском стиле.
— Значит, нет. Я и боялся, что здесь такого нет. Поэтому пусть это будет двор с пальмами и центральное отопление.
— Там играет оркестр, — добавила Эмма, считая нужным предупредить его. — По субботам. И топчутся танцующие.
— Ты как будто считаешь это неприличным?
— Я подумала, быть может, тебе не понравятся такого рода развлечения. Бену не нравятся.
— А мне они очень даже нравятся. Как и все, что может понравиться тому, с кем я отдыхаю.
— Никогда не думала о подобных вещах в таком ракурсе.
Роберт рассмеялся и посмотрел на часы:
— Половина седьмого. Я отвезу тебя домой, заеду в гостиницу переодеться и позвонить Маркусу, а затем вернусь за тобой. В полвосьмого ты будешь готова?
— Я тебя угощу, — пообещала девушка. — Дома стоит бутылка виски «Деди Рэм», которую подарили Бену лет десять назад и до сих пор не раскупорили. Я всегда хотела попробовать, что там внутри.
Но Роберт не проявил радости:
— Я бы предпочел мартини.
В гостинице Роберту вместе с ключами вручили три записки.
