— Я не убью ее, Джон, можешь не беспокоиться, —вдруг заявила Элоиза, и это обещание заставило его содрогнуться. — Кстати,девчонка отлично знает, что во всем виновата. Она хитра и изворотлива. Лгуньяпроклятая, всем лезет на глаза, лебезит, а эти дураки тают. Ах, какойангелочек! Она просто изводит меня, каждый день изводит!.. Ну, достаточно, яустала. — Она встала и потянулась. — К тому же твои нотации мненадоели. Ты сегодня ночуешь дома или опять поедешь к своей шлюшке? И когда,кстати, это кончится?
Никогда, мысленно пообещал себе Джон. Никогда!
Жить с этой холодной, бессердечной дрянью он не смог бы завсе сокровища мира. Но вместе с тем он знал, что должен пробыть здесь хотя быдо возвращения Габриэлы. Жертвовать ради дочери всей своей жизнью Джон несобирался, но его пребывание дома способно на время успокоить Элоизу. И тогда,быть может, девочке хотя бы поначалу будет не так доставаться.
— Я еще немного посижу, — сказал он и,прищурившись на огонь в камине, налил себе новую порцию виски. Джон был оченьрад тому, что теперь у них с Элоизой — раздельные спальни. Спать с ней в однойпостели ему было по-настоящему страшно — он всерьез начинал побаиваться, чтоЭлоиза может без колебаний прикончить его. Он несколько раз говорил об этом иБарбаре, но та нисколько не испугалась, простодушно твердя про законы, прополицию. Что ж, возможно, ей с ее ограниченным умом просто не дано было постичь,насколько Элоиза жестока и опасна. Никто не мог этого понять, за исключениемего самого и Габриэлы.
— Значит, ты собираешься спать в своей комнате, —констатировала Элоиза и вышла из библиотеки, слегка покачивая бедрами.
Джон взглядом проводил выползающий за дверь шелестящий шлейфее вечернего платья и залпом проглотил содержимое бокала. Элоизе он ничего неответил — он снова думал о Габриэле. Лишь дождавшись, когда наверху хлопнуладверь спальни, Джон поднялся с кушетки и отправился в кухню за новой бутылкой.
Когда поздним вечером Габриэла наконец очнулась, то не сразупоняла, где находится. В свете небольшого ночника, стоявшего на столике возлекровати, она разглядела белые стены, белый потолок и лицо незнакомой женщины вбелой крахмальной шапочке, которая смотрела на нее и озабоченно хмурилась.Заметив, что девочка открыла глаза, женщина ласково улыбнулась, и Габриэланевольно вздрогнула. На нее еще никто никогда не смотрел с такой добротой исочувствием.
— Я… в раю? — негромко спросила девочка. Она былауверена, что умерла, и значит, можно ничего не бояться.
— Нет, милая, ты в больнице Святой Анны, но с тобой ужевсе в порядке… почти в порядке. Сюда тебя привез папа — он только что уехалдомой, но завтра утром он снова придет навестить тебя.
В мозгу Габриэлы зародилась безумная надежда, что если онаникогда не поправится, то ей, возможно, разрешат остаться в больнице насовсем.Но она была еще слишком слаба, чтобы разговаривать, поэтому только кивнула исразу же почувствовала боль во всем теле.
— Постарайся не двигаться, — наклонилась к неймолодая сиделка, заметив, как исказилось лицо девочки.
И немудрено, сотрясение мозга должно было давать оструюголовную боль, к тому же из уха Габриэлы все еще сочилась кровь.
— Твой папа сказал, что ты упала с лестницы, —продолжила она, приветливо улыбаясь. — Тебе повезло, что он сразу привезтебя к нам. Но теперь уже все позади.
Ты обязательно поправишься, но несколько деньков тебепридется полежать у нас. Но не волнуйся — тебе у нас понравится. Мы будемухаживать за тобой не хуже, чем дома.
Габриэла снова кивнула, хотя боль сделалась почтинестерпимой. Она была искренне благодарна этой незнакомой женщине, котораяразговаривала с ней так спокойно и ласково, как никогда не говорила роднаямать.
Потом Габриэла заснула и плакала во сне. Сиделка несколькораз подходила к ней, чтобы пощупать лоб. Утром она ушла домой, а на дежурствозаступила другая, более опытная женщина. Она пощупала девочке пульс, заглянулав зрачки, потом стала менять повязку на ноге.
Вид раны озадачил ее настолько, что она несколько мгновенийпросидела неподвижно, вглядываясь в лицо Габриэлы. В глазах сиделки застылвопрос, который вчера никто так и не осмелился задать отцу девочки. За своюжизнь она видела много похожих ран и ушибов у других детей и отлично знала, чтоэто следы жестоких побоев.
Но сделать она ничего не могла. Избитые дети, вылежав вбольнице сколько положено, неизбежно возвращались в свои семьи. И эта девочкатоже вскоре отправится домой. «Что с ней там будет?» — задумалась сиделка.
Дети бедняков рано или поздно попадали в больницу снова и потому же поводу; что касалось Габриэлы, то тут дело было сложнее. Сиделкапонадеялась, что родители девочки слишком напуганы делом своих рук. Возможно,Габриэла больше никогда не окажется в больничной палате. А может — наоборот.Сказать наверняка не мог никто.
Габриэла спала так крепко, что даже перевязка не смогла ееразбудить. Утром она плотно позавтракала, а после обхода снова уснула. Она быласлишком слаба и на протяжении последующих нескольких дней в основном ела испала, хотя дневной ее сон был неглубоким и тревожным. Дома ей никогда неразрешали валяться в постели, и подсознательно Габриэла боялась, что еенакажут, если застанут спящей. Дважды ее приезжал навестить отец.
Каждый раз ему приходилось объяснять, что мать Габриэлы неможет приехать, потому что больна. Ему верили, и сочувствовали, и завидовалитому, какая у них славная, воспитанная дочурка. Действительно, Габриэла некапризничала, не жаловалась, никогда ничего не требовала и с благодарностьюпринимала все, что для нее делали. Она почти не заговаривала с сиделками и лишьвнимательно наблюдала за тем, что и как они делают, и смущенно улыбалась, когдазамечала, что на нее смотрят.
Джон приехал забирать ее первого января. Девочка выглядела оченьбледной и худой. Когда, поблагодарив врачей и сиделок за все, что они для неесделали, Габриэла вышла из дверей больницы, у нее все еще слегка кружиласьголова, однако она нашла в себе силы, чтобы обернуться и помахать рукой сестрами сиделкам, которые смотрели на нее из окон. Все они захотели проводитьмалышку, потому что успели полюбить Габриэлу.
«Второго такого милого и воспитанного ребенка просто ненайти», — говорили они. Накануне вечером Габриэла призналась им, что ей нехочется возвращаться домой.
Все согласились, что такого в их практике, пожалуй, еще небыло. За неполную неделю Габриэла успела сделаться любимицей всегопедиатрического отделения.
Габриэла была в отчаянии. В больнице Святой Анны она впервыев жизни столкнулась с человеческим отношением, узнала, что такое жизнь безстраха. И возвращение домой было для нее равносильно возвращению в ад.
Когда Габриэла и Джон приехали, Элоиза поджидала их внизу.Брови ее были сурово сдвинуты, а глаза смотрели обвиняюще и мрачно. Она так ниразу и не навестила дочь в больнице, да и Джону все время повторяла, что всеэти глупые сантименты совершенно ни к чему.
