О, теперь Джон видел ее насквозь. В ней нет ничего, кромемрака и черной ядовитой гнили, способной убить все живое. Похоже, Господь забылвложить душу в это создание, и невольно думалось, а имел ли Творец вообщеотношение к этому поистине безбожному существу.
Барбара была не так красива, но Джон не был ей безразличен.Ее предки не были аристократами, но у нее и душа, и сердце были на месте. Оналюбила Джона. И единственное, чего ему хотелось, это навсегда забыть Элоизу,выкинуть ее из своей памяти, из своей жизни и уехать как можно дальше, чтобыникогда больше с ней не встречаться. Габриэла мешала ему сделать это, но сейчасон готов был перешагнуть даже через нее. В любом случае помочь девочке быловыше его сил — остановить Элоизу Джон не мог. Ему оставалось только спасатьсясамому, пока не стало слишком поздно.
— Габриэла в больнице, — сказал он с пьяноймногозначительностью. — Когда я нашел ее сегодня утром, она была безсознания.
Он искоса взглянул на Элоизу. Одного этого было вполнедостаточно, чтобы его снова затрясло от гнева, и Джон поспешно отвернулся.Теперь он стал бояться потерять над собой контроль. Зная про нее все, он ееубьет. Многое можно понять, особенно в близком человеке, но Элоиза была вышеего понимания. Ее поведение пугало своей необъяснимостью, полной ибеспросветной, хотя в этом он не мог бы признаться себе хотя бы из чувствасамосохранения.
— Как удачно, что ты все-таки соблаговолил вернутьсядомой, — холодно заметила Элоиза. — Мерзавке здорово повезло…
— Если бы я пришел хотя бы на полчаса позже, девочкамогла бы умереть! — закричал Джон. — Врачи обнаружили, что у неесломаны ребра и порвана барабанная перепонка… К тому же они подозреваютсотрясение мозга. — Он посмотрел на Элоизу и замолчал.
«А мне наплевать!» — вот что было написано на ее прекрасномлице. Переломы, сотрясения — для нее это были пустые слова, коль скоро ониотносились к такому никчемному существу, как Габриэла. Она нисколько нечувствовала себя виноватой.
— Ну и что? — равнодушно спросила она, пожимаяхрупкими плечами. — Я что, должна зарыдать? Негодяйка заслужила все это идаже больше.
С этими словами она прикурила сигарету и как ни в чем небывало пустила вверх тонкую струйку голубоватого дыма.
— Ты — сумасшедшая!.. — хриплым шепотом произнесДжон и нервным движением пригладил зашевелившиеся на голове волосы. — Тыманьяк…
Такого даже он не ожидал. Элоиза казалась совершеннонепробиваемой — ничто не могло ее ни тронуть, ни взволновать. Ее неколебимоеспокойствие и холодная жестокость не знали пределов, и Джона охватила паника.
— Я не сумасшедшая, Джон, — проговорила Элоиза. —А вот ты действительно смахиваешь на шизофреника.
Взгляни на себя в зеркало — ей-богу, словно только чтосбежал из «желтого дома».
В глубине ее глаз Джон разглядел насмешку, и ему сновазахотелось плакать.
— Ты же могла убить ее! Неужели ты не понимаешь?! —снова выкрикнул он, зная, что все, все напрасно.
В ней живет безумие, которое способно перекинуться на него.
— Но ведь я ее не убила, не так ли? — холодновозразила Элоиза и тут же добавила:
— Хотя, возможно, мне давно следовало это сделать. Ведьвсе наши проблемы, Джон, — из-за нее и только из-за нее. Если бы я нелюбила тебя так сильно, я бы не ревновала. Все было чудесно, пока эта маленькаятварь не встала между нами, пока она не очаровала тебя своими ангельскимиголубыми глазками и белокурыми патлочками…
Слушая ее, Джон почувствовал, как сердце его леденеет отужаса. Ему было совершенно очевидно, что Элоиза сама верит в то, что говорит.Обладая холодным, извращенным умом, она убедила себя в том, что девочкадействительно виновата во всем, что произошло между ней и мужем, и что Габриэлана самом деле заслужила то жестокое обращение, которому подвергалась с раннегодетства. И теперь никакими словами Элоизу нельзя было убедить в обратном.
«Все бесполезно! — с горечью подумал Джон, закусив отбессилия губу. — Она сошла с ума. Убеждать ее бессмысленно — Элоиза уже непонимает нормальных, человеческих слов».
И тем не менее он сделал еще одну попытку.
— Габриэла не имеет никакого отношения к тому, чтопроизошло и происходит между нами, — сказал он как можно тверже. — Ты— настоящее чудовище, Эл. Ты просто спятила от ревности. Обвиняй меня, если ужтебе непременно нужно сделать кого-то виноватым, но не трогай Габриэлу.Ненавидь меня, потому что я предал тебя, изменял тебе, потому что я оказалсяслабаком и не смог дать тебе того, что было тебе нужно, но, пожалуйста,пожалуйста… — Тут он заплакал, но, не смущаясь своих слез, продолжал взывать кее здравому смыслу:
— Прошу тебя, Элоиза, не обвиняй в наших бедах Габриэлу— она здесь ни при чем!..
— Ни при чем, вот как? — Элоиза раздавила впепельнице сигарету и сразу закурила новую. — Это ты ослеп, а не я… — Онас горечью покачала головой. — Неужели ты не видишь, что Габриэла сделала снами… с тобой? Ведь до того, как она родилась, ты любил меня! И я тоже любила тебя,а теперь погляди, что с нами стало!.. И все это из-за этой проклятой девчонки!Впервые за много-много лет в глазах Элоизы блеснули слезы, и Джон невольновздрогнул. Она обвиняла их дочь даже в том, что он изменил ей, что полюбилдругую женщину.
— Это не она — это ты виновата во всем! —воскликнул он. — Я разлюбил тебя, когда увидел, как ты ее бьешь! О, боже,когда-нибудь она будет ненавидеть нас за все, что мы ей сделали!
— Все, что я ей сделала, Габриэла заслужила, —убежденно повторила Элоиза. — За все то горе, которое она мне принесла, еенадо было бы пороть дважды в день железными прутьями, ее надо было бы убить…Из-за нее я потеряла все — семью, любовь, тебя…
— Но ты… ты же возненавидела ее с того самого дня, какона появилась на свет. Тогда она еще ничего не сделала.
— О, я предвидела, чем все это кончится.
— Остановись, Элоиза, остановись, пока не поздно!мрачно произнес Джон. — Иначе в один прекрасный день ты убьешь ее ипроведешь остаток своих дней в тюрьме.
— Мерзавка этого не стоит, — усмехнулась Элоиза.
Она сама не раз думала об этом и старалась сдерживаться,чтобы не зайти слишком далеко. Разумеется, она делала это ради себя самой,соизмеряя силу ударов таким образом, чтобы причинить максимальную боль, но неубить. Но она куда лучше Джона понимала, что минувшей ночью подошла опасноблизко к той черте, за которой могло случиться непоправимое. И… нисколько обэтом не жалела. Пусть только эта маленькая дрянь вернется из больницы, она ейеще не то устроит.
Джон вспомнил госпиталь Святой Анны, вспомнил острый запахлекарств и безжизненное тело дочери, укрытое крахмальной простыней. Толькосейчас он понял, что его запросто могли обвинить в избиении дочери. К счастью,никому это просто не пришло в голову. Ни врач, ни сиделки не могли представить,что такой хорошо одетый, прекрасно воспитанный господин, проживающий напрестижной Шестьдесят девятой улице, способен избить ребенка. Любой вопрос наэту тему, даже заданный в самой вежливой форме, мог быть расценен как оскорбление,так что даже если кто-то что-то и заподозрил (а Джон от души надеялся, что этоне так), то спросить не решился.
