Требовательная трель дверного звонка, резкая смена горячей воды ледяною, а также ее, начавшийся как сладострастный и вдруг в одно мгновение сделавшийся истеричным, изобилующим нецензурными выражениями, крик – слились в единый вопль торжествующей жизни. Любой инопланетянин, услышав этот вопль, моментально бы просек: есть! есть на Земле жизнь, причем не простая, – высокоорганизованная!
Долго ли, коротко ль, но вечно вопить невозможно. Даже по такому банальному поводу как внезапное отключение горячей воды. Да и легкие имеют свой предусмотренный конструктором предел. Ну нет в них больше воздуха. Ну ни капельки не осталось. И пока не вдохнешь, сам собою он не появится, из внешней среды сквозь внутренние поры самотеком не просочится. А дверной звонок, знай себе, заливается. Естественно, ему легче, – главное палец не убирать, а уж он всегда готов порадеть, оповестить, нервы потрепать. Лучше бы они свет отключили, а не воду. Или не лучше?
Звонок своего добился: привел в чувство. Конкретнее – в чувство ледяной, под стать воде, ярости. Ольга выскочила из ванны, накинула кое-как банный халат, истоптав мокрыми ножками забытый на полу халатик, и ринулась к входной двери, лихорадочно припоминая, есть ли у нее в прихожей что-нибудь достаточно тяжелое и удобное в обращении, чтобы оказать достойный прием незваному гостю, когда вдруг в голове ее бедовой мелькнула шалая мысль: «А если это Игорь вернулся? Уау!» И вот уже походка замедлилась, поплавнела, глаза прояснились, затуманились, руки оправили халат, кокетливым бантиком повязали пояс на талии…
– Чего не открываешь? Трахаешься, что ли? – усмехнулся нежданный визитер, проходя мимо оторопевшей хозяйки в комнату и цепким, наметанным взглядом окидывая обстановку. – Ага, одна, значит, мастурбируешь…
– Че-чего нн-надо? – задрожала в ознобе девушка.
8
Анна Сергеевна остановила свою «тойоту-карину» перед огромными воротами из мореного дуба и посигналила. Секунд через пятнадцать что-то металлически щелкнуло и ворота раздались в стороны. Сначала парадные, резные, инкрустированные, затем бронированные – гладкие и серые без затей. Анна Сергеевна въехала вовнутрь и тотчас уткнулась капотом в третьи ворота – точной копии вторых. Она знала: теперь ее изучают хитроумные приборы, определяя нетто-брутто автомобиля, идентифицируя пассажиров, уточняя их артериальное давление, частоту пульса, степень потоотделения и, само собой, проверяя наличие оружия, взрывчатки и прочих нежелательных на охраняемой территории предметов и веществ. Обработав полученную информацию, компьютер решит, открывать третьи ворота или, напротив, запереть автомобиль в тамбуре, врубить сирену, поднять охрану в ружье, поставить полицию на уши…
Всякий раз, подвергаясь этой процедуре, Анна Сергеевна не могла сдержать улыбки, представляя реакцию дяди Сёмы, если вдруг компьютер ошибется и откажется впустить его в собственный дом. Больше всех не поздоровиться адвокату Хелму и фирме-изготовителю, если первый не сумеет выбить из второй, кроме, разумеется, бесплатного ремонта и официальных извинений, какую-нибудь дополнительную услугу вроде авиаопознавателя «свой-чужой» в качестве компенсации…
С Анной Сергеевной – ее пульсом, потом, давлением и автомобилем, – все оказалось в полном порядке. Ворота медленно расползлись. Анна Сергеевна очутилась на подъездной дороге из белого гравия, обсаженной величественными кипарисами. Слева в узких просветах замелькал пляж, на котором загорало несколько свободных от дежурства охранников. Чуть поодаль виднелись мол и причал с томившейся на приколе дядиной гордостью, океанской яхтой «Саймон», – сплошь белое сверкание в проблесках бронзового великолепия. Любимые цвета Лядова.
Анна Сергеевна на малом ходу приблизилась к обители миллиардера. Дядя Сёма считал, что эта коктейльная смесь германского романтизма с русским фольклором и латифундистскими изысками идеально подходит для здешнего климата. Точнее, подходила. Потому что климат тут с каждым годом все жарче, море, соответственно, теплее. В общем-то, это не в дядиных правилах – чтобы одна рука не ведала о делах другой; вкладывать столько средств в субтропизацию и в то же время возводить себе… гм-гм… жилище, рассчитанное, вернее, не рассчитанное на эффективность твоих трат… Анна Сергеевна не без оснований подозревала, что здесь не обошлось без влияния Алихана, вечно озабоченного дядиной безопасностью, секретностью его дел, скрытностью намерений, а также прочими аспектами элитарного существования, без которых бытие миллиардера не может считаться полноценным.
Анна Сергеевна вышла из машины и, кивнув, швейцару, больше похожему на английского лорда времен Реставрации, чем на гданьского докера, которым он некогда был, вошла в предупредительно распахнутые двери. В просторном вестибюле, где в бесчисленных зеркалах отражались мраморные копии античных изваяний, ее торжественно встретил настоящий английский дворецкий, облаченный в красный, расшитый золотом камзол. Дворецкого звали Мортон Айвор Слэйтер, и никому в голову не приходило называть его как-либо иначе, например, Сэмом Уилером, ибо вряд ли можно было найти двух более несхожих англичан, чем дядин дворецкий и камердинер мистера Пиквика.
– Рад вас видеть в добром здравии, миледи, – произнес дворецкий глубоким, хорошо поставленным баритоном. И улыбнулся. Ровно настолько, насколько позволяли правила приличия, которые он досконально изучил, служа в доме лорда Боствика.
– Взаимно, Мортон, – улыбнулись ему в ответ улыбкой не столько приветливой, сколько сочувственной. – Или я тороплюсь с выводами? Как поживает ваш рассудок? Надеюсь, у вас не возникнет с ним особых проблем в этой чокнутой стране…
– Благодарю вас, миледи, – застыл в полупоклоне, исполненном невыразимого достоинства дворецкий. Впрочем, без достоинства, которым он был пропитан, видимо, с рождения, Слэйтер не делал ничего, а ничего не делал с еще большим достоинством, чем когда что-либо делал. – Он еще держится, хотя мне, боюсь, никогда не привыкнуть к России…
– Не стоит и пытаться, Мортон. Русские сами к ней никак не привыкнут, – рассмеялась Анна Сергеевна, заметив, как скорбно вытянулась и без того, мягко говоря, не круглая физиономия англичанина. Помнится, поначалу он вообще не мог понять на каком, собственно, свете обретается. К обеду никто не переодевается, рыбу едят руками, икру запивают водкой, коньяк – пивом… Ужас и попрание всех обычаев как норма жизни. Oh my God! Oh damn it![3]
Дворецкий мучительно сглотнул и взял себя в руки.
– Их светлость ждет вас в своем кабинете, миледи.
– Кто меня ждет? – озадачилась миледи.
– Их светлость князь Лядов, миледи…
Сочувственный взгляд миледи сделался сострадательным: неужели game is over? В смысле истец подкрался незаметно, клиент готов к психиатрическому употреблению?
– Вчера вечером, миледи, прибыл нарочный из Санкт-Петербурга с известием о том, что Великое Дворянское Собрание неопровержимо установило княжеское происхождение их светлости, – почувствовав неладное, поспешил с объяснениями дворецкий.
