— В свинопасы его!
— Нет, ему туда никак нельзя! Там командует Ханькин боров.
— Отгрызёт!..
— Лишит детородного отростка!..
— Тьфу, на вас, языкатые, — закашлялся мужик. Схватив ломоть хлеба и кубок с элем, выскочил из-за стола.
Второй, недолго думая, от греха подальше, подался за ним, спотыкаясь:
— Тьфу, на вас! — Опасливо оглядываясь, ускорил шаг. Женщины в азарте — страшная сила.
Маргарет гоготала громче всех, старательно пряча страх за утробным смехом.
Наташа не спеша направилась к колодцу под черепичной крышей. Скользнув по нему взглядом, проследовала дальше. Выбрав солнечную сторону, прохаживалась по дорожке между газонами, поднимая лицо к солнцу, щурясь, греясь в его лучах. Решала, как поступить со служанками, пытавшимися залезть в её рюкзак.
Если бы она случайно не оказалась под окнами своей комнаты, то девки, найдя, как открывается «молния», копаясь в её вещах, обнаружили бы мешочки с золотыми монетами. Такое любопытство недопустимо. За это нужно наказывать. Она может решение вопроса переложить на плечи экономки. Только останется в стороне, наказав чужими руками. Отец, похоже, давно самоустранился от управления поместьем и людьми, отдав власть… Хенрике? Штольцу? Со стороны управляющего она недовольства не заметила. Он руководит людьми вне замка. Значит, экономка. Пора показать, кто в доме хозяин.
Пройдя через парадный вход, поднялась на второй этаж. Дёрнув за круглую точёную ручку дверь кабинета, в раздумье оглянулась. Заперто. Ключ у экономки. Её комната в их крыле.
Постучав и не дожидаясь ответа, открыла дверь, входя. Так и есть. Помощница по хозяйству обедала. На столике у камина стоял серебряный поднос, уставленный посудой с остатками трапезы. Хенрике вскочила, краснея:
— Что-то желаете, хозяйка?
Девушка, взяв паузу, осматривала комнату. Широкая кровать с балдахином. Из-под яркого лоскутного покрывала выглядывает выбеленная тонкая простыня. Резные стулья. Зерцало! Пусть небольшое, настольное, но не по статусу. Дорогая вещь. Сундук, с чеканными ажурными медными полосами по кругу. На полу у ложа тканая полосатая дорожка. Обстановка не хуже, чем у неё. Экономке следовало бы жить скромнее:
— Мне нужен ключ от кабинета. — Видя, что женщина нерешительно мнётся, молчала, не считая нужным пояснять или оправдываться. Протянула раскрытую ладонь.
— Да, конечно, хозяйка. — Звон цепочки, перекидывание ключей на толстом кольце деревянными непослушными пальцами, и нужный ключик лёг на её ладонь.
— Завтра с утра покажете мне хозяйственные помещения, кладовки, склады, погреба. — Связка на поясе помощницы по хозяйству с множеством «отмычек» подтверждала догадку: «Всё в руках этой женщины». — Сейчас заканчивайте обедать, и жду вас в кабинете с провинившимися служанками.
Хенрике стояла у двери со сцепленными под животом руками, наблюдая, как три женские фигуры, опустив головы, стояли на коленях перед хозяйкой.
Наташа, глядя на их замусоленные чепцы, говорила:
— Мне очень неприятно, что приходится своё появление в этих стенах начинать с принятия строгих мер. Надеюсь, вы знаете, за что вас ждёт наказание.
У крайней девки дёрнулись плечи, как от удара.
— Встаньте. — Девушка смотрела в их лица, красные, с воспалёнными от слёз глазами. — Физического наказания не будет. Обернулась к экономке: — Сколько мы им должны за работу?
— С начала года по четыре пенса за месяц. Каждой, хозяйка.
Четырнадцать золотых в год. За восемь месяцев — по тридцать два пенса. Девять с копейками золотых. Она помнила, что овца стоит шиллинг и Кэйти именно столько получала за полгода службы в замке Герарда. Здесь платили в два раза больше. Почему? Близость города и конкуренция? Озвучила:
— В виде штрафа за недостойное поведение удержу по шиллингу с каждой. — Обратилась к Хенрике: — Кто рассчитывает прислугу?
— Писарь, хозяйка.
— Пусть он отметит в приходно-расходной книге. Я проверю. Рассчитать сейчас же и проводить за ворота.
Получившие отставку работницы вытаращились на госпожу, не понимая происходящее. Но сочетание «за ворота» поняли все.
— Ступайте, ступайте… — Помощница махала на толпящихся у дверей служанок, на ходу соображая, что же произошло. Она готова поклясться, что любая из неугодных предпочтёт задрать юбку и вытерпеть порку, но не лишиться заработанных золотых.
— Подождите, — Наташа остановила выдворяемых. — Вот её, — указала на ту, что была против осмотра её рюкзака и останавливала дерзких подружек, — я оставляю, отменяю штраф и поощряю одним золотым за честность и порядочность. — Натолкнувшись на непонимающие взоры, пояснила: — Она ведь говорила вам не трогать господское добро? Говорила. Вы не послушали. И сейчас она молчала, не выставлялась перед вами, какая хорошая и правильная. — Обратилась к девке: — Как твоё имя и кем ты служила?
— Катрин, хозяйка… На кухне, хозяйка. В подсобницах, — она упала на колени перед госпожой, ловя руку, припадая к ней губами. — Век буду служить вам.
— А эти чем занимались? — повернулась к экономке. Вот такие лобызания ручек раздражали.
— Убираются в покоях.
Кивнула на Катрин:
— Её переведите убирать комнаты, а к вечеру приведёте новых работниц на место уволенных. Ко мне. Я выберу. — Была уверена, что за такую плату желающих будет предостаточно.
— Ещё что-нибудь, хозяйка? — Хенрике подобострастно склонила голову.
— Пожалуйста, пригласите кухарку. Зайдёте вместе с ней. — Предпочла, чтобы экономка присутствовала при разговоре, а не собирала сплетни-перевёртыши, обросшие кровожадными подробностями.
Кухарку звать не пришлось. Она, в перекошенном несвежем чепце, переминаясь с ноги на ногу, топталась под дверью. Робко прошла и низко склонила голову перед хозяйкой, высматривая спрятанные за спиной руки. Плохой знак. Хенрике любит, когда ей целуют руки, а эта прячет.
Наташа, поджидая помощницу по хозяйству, отошла к столу, присаживаясь на место отца:
— Подойдите сюда, Маргарет.
Женщина приблизилась, уставившись на стилос в руках госпожи, которым она поигрывала, вертя в пальцах.
— Сколько вы служите здесь?
— С девичества, хозяйка.
Девушка вздохнула:
— Маргарет, какое время вы служите в замке в качестве поварихи? Сколько лет?
— Семь лет будет на Йоль, хозяйка.
— У вас есть семья, муж, дети? — «Йоль?» Такого слова она никогда не слышала.
— Нет, хозяйка, Бог не дал, — всхлипнула надрывно. Скорбная гримаса застыла на лице. — Если вы о Гензеле, то я возьму его с превеликим удовольствием. Он послушный мальчик и его отец был жалостливым и добрым мужчиной.
