— Откуда уверенность? — спросил Тополь.
Он, не меняя позы, продолжал целиться с колена в окно мастерской из подствольника.
— А слышал как шарахнуло? — отвечал Борхес. — Так полтергейста в землю уходят. Напугали мы его, красаву.
«В землю ушел? А мне о таком даже слышать не доводилось. Вот уж век живи — век учись», — пронеслось у меня в мозгу.
— Пойдем покажу, если не веришь, — словно бы прочтя мои мысли, предложил Борхес.
Обогащать свои знания о Зоне никогда не поздно. И мы с Тополем, как два теленка за коровой, потащились за проводником. Благо, это было по пути.
Дырища в земле впечатляла.
Она походила на воронку от обычного артиллерийского снаряда, на дне которой располагалась артезианская скважина, пробуренная при помощи сверхтяжелой кумулятивной мины. В толщу земли уходил шурф диаметром полметра, чьи края были неравномерно оплавлены и, кстати сказать, изрядно фонили, судя по тревожному писку счетчика Гейгера на моем детекторе аномалий.
— Этот матерый был, — со скрытым уважением в голосе сказал Борхес. — Обычно-то они меньше. Канал в земле оставляют такой, что теннисный мячик не пролезет.
— Сойдемся на том, что это был полтергейст-патриарх, — резюмировал я. — Сойдемся — и пойдем в административный корпус. Потому что десантура на вертолетах нас ждать не будет.
Костя и Борхес молча согласились со мной. На случай опоздания к вертушкам ни у кого из нас плана не было.
Да и быть не могло. Опоздание к вертушкам означало автоматическое расторжение нашего контракта с полковником Буяновым. И помимо очевидного — упущенной выгоды — обещало такое обострение отношений с нашими анфоровскими чудо-богатырями, что выйти из Зоны со своим честно заработанным хабаром мы скорее всего никак не смогли бы.
Мы подошли к директорскому кабинету и остановились возле двери.
Ключ, я это помнил, лежал на небольшом карнизике над притолокой.
Пока Костя крутил ключом в разболтанном замке, я напряженно прислушивался — но ни шороха, ни звука из комнаты не доносилось. И это из комнаты со щенком! Который должен скакать, скулить, тявкать, скрестись и еще тысячей разных способов радоваться приходу хозяев. И пусть он, глупенький, пока не знает, что мы хозяева, и даже, возможно, не узнает нашего запаха (а впрочем, как нас унюхаешь — на нас ведь гермокостюмы!), он все равно должен радоваться тому, что его вынужденное заточение подошло к концу.
Ну и конечно, тревожные мыслишки шевелились в моей голове вовсю.
«А что, если полтергейст его замучил?»
«А что, если тушенка, которую мы оставили, оказалась какой-то… испорченной, или вообще ядовитой, для щенков неподходящей?»
«А вдруг какой-то зомби по водосточной трубе забрался на третий этаж, высадил стекло и употребил нашего Капсюля, жирненького и по-щенячьи счастливого, вместо завтрака?»
Наконец мы вошли, держа оружие на изготовку.
Я осмотрел комнату, в которой царил страшный, даже по меркам жилых помещений Зоны, кавардак. Было видно, что Капсюль мстил всему миру за вынужденное одиночество.
Бывшее кожаное директорское кресло было разгрызено на мелкие клочки — кучи синтепона и дерматина высились то тут, то там.
Бумаги были изодраны.
Капсюль умудрился даже выцарапать из стены проводку, по которой, к счастью для глупыша, уже несколько десятков лет не текло электричество.
Но где же сам? Испугался? Спрятался?
— Щеня-щеня-щеня! — ласково и призывно закурлыкал Тополь, опустившись на корточки.
Ноль реакции.
— Капсюль! Эй-эй! Собака! Ты куда подевался, четвероногий друг?
Пока мы этак ходили по кабинету (к слову, не то чтобы очень просторному), протягивая исчезнувшей собаке невидимые лакомства, прошло несколько минут.
Как вдруг Борхес сказал:
— Вон газета шевелится! Там он и есть! Спит!
Капсюль и правда спал. Но не счастливым сном сытого и довольного щенка. А сном щенка, не пившего два дня — во время своих разнузданных игрищ глупыш умудрился опрокинуть вазу с водой, которую мы ему оставили. А той воды, что содержалась в оставленной нами тушенке, было явно недостаточно…
— То-то же я думаю: мочой как-то слабовато пахнет, — с бывалым видом сказал Борхес. — Он просто уже два дня по-маленькому не ходил! Ему нечем было!
Борхес зрел в корень.
После визуального осмотра я заключил, что щенок изрядно «спал с лица». Даже толстое брюшко втянулось. Только уши, казалось, стали больше.
Мы кое-как разбудили Капсюля и заставили его попить воды из вазы, куда мы опорожнили Костину флягу. Впрочем, просить его два раза не надо было — он пил так жадно, словно страдал от жажды не менее месяца.
А когда напился, то сразу уснул.
Так мы и не получили от него ни кванта пресловутой собачьей любви и преданности.
Костя уложил спящего Капсюля в специально взятую для него импровизированную собачью корзинку, а корзинку привесил к рюкзаку на двух карабинах.
А потом мы добрались наконец до сейфа и выгрузили его великолепное содержимое частью ко мне в рюкзак, а частью на наши специальные пояса для носки артефактов.
Разумеется, на наши пояса пошли в первую очередь утилитарно-полезные вещички.
Во-первых, улучшающие переносимость радиации «морские ежи».
Во-вторых, повышающие выносливость «батарейки».
В-третьих, «медузы», защищающие от пуль. Не так здорово защищающие, как «подсолнух», конечно, но где же на всех «подсолнухов» набрать?
Борхесу я, расчувствовавшись, подарил две «пустышки».
— Это тебе. Детишкам на молочишко.
— В счет гонорара, что ли? — насторожился Борхес.
— Нет, сверху. На чай, — сказал я.
— Хорхе Луис Борхес утверждал, что единственным не представляющим загадкой чувством является счастье. Я как всегда согласен с мэтром — что уж тут загадочного? — и с этими словами наш проводник расцвел счастливой улыбкой.
Глава 8. Выброс
I feel my world shake
Like an earthquake
Hard to see clear
Is it me
Or is it fear?
«St. Anger», Metallica
Все складывалось так здорово, что я встревожился. Не бывает столько меда в одной банке: и щенок жив, и артефакты целы, и полтергейста мы как-то очень быстро прогнали.
Поэтому когда на мой ПДА шлепнулось сообщение от Синоптика, я не удивился. А в некотором смысле даже обрадовался: вот она, большая ложка дегтя в наш мед! Законы природы работают нормально!
«ВНИМАНИЕ ВСЕМ.
