– Ты – как всегда! Всегда успокаиваешь! А я не желаю думать о том, что будет через минуту. Я хочу есть сейчас.
Я протянула ей одно сухое печенье. Правда, это раньше оно было сухим, теперь же пропиталось водой. Мьетта взглянула на меня исподлобья, блеснула узкими глазами.
– Ладно уж, спасибо. Только давай поделимся.
– Я не хочу есть.
– Знаю я твои отговорки. Вот, держи половину!
Я равнодушно сжевала свою долю. Ливень полил так сильно, что под нами уже чавкала вода.
– Надо куда-то убираться отсюда, – заявила Мьетта решительно. – Иначе нам тут и конец придет.
– Ты можешь идти. А я нет.
– Почему?
– Герцог де Кабри, этот мерзавец, бродит где-то поблизости. Я в этом уверена.
– Похоже, он даст отрезать себе ухо, лишь бы насолить тебе.
– Да. Он меня ненавидит.
– Шаретт умеет выбирать охранников. Что ж, тогда я тоже останусь. Страшно уходить одной.
Мы обнялись, крепко прижались друг к дружке, и нам стало как будто теплее. Сердца у нас обеих бились, как у загнанных зайцев. Несмотря на ужасную обстановку и различие характеров, в груди у меня шевельнулось что-то вроде нежности к Мьетте. Господи ты Боже мой, что за шальной нрав. Авантюристка, искательница приключений, мародерка и маркитантка, а в то же время – такая верная подруга.
Мьетта всхлипнула, крепче прижалась ко мне.
– Ты помнишь свое обещание?
– Какое?
– Ну, когда Шаретт станет тебя одаривать, ты подаришь мне что-то, правда?
Меня даже передернуло от отвращения.
– Ты такая глупая, Мьетта. Во-первых, для этого еще нужно остаться в живых. Во-вторых, я скорее умру, чем приму от этого негодяя хоть что-нибудь.
– Что поделаешь, – вздохнула Мьетта, – если я так люблю красивые вещи, а их у меня так мало.
Под утро ливень прекратился. Моросил холодный мелкий дождь, но это было ничто по сравнению с тем, что мы пережили. Вместе с ливнем понемногу затихал и бой. На рассвете вдоль бивуаков промчался всадник, вздымая кучу грязных брызг, и прокричал: «Синим пришла подмога с острова Ре!» Всем стало ясно, что бой проигран.
Вандейские отряды сняли осаду Ле-Сабль-д'Олонна. Затем разъединились и разошлись в разные стороны. Каждый предводитель уводил своих людей в те края, что считались его вотчиной. Шаретт с войском отходил в болота Марё, Мьетта и я тряслись в мокрой старой телеге, прячась от дождя под драным тряпичным навесом. Дно телеги было устлано старыми размокшими газетами. Отрывая от досок влажные куски бумаги, я понемногу выискивала важные сообщения. На северном и северо-восточном фронтах дела у республиканцев неважные. Французов побили в Голландии, в войну против Франции вступил имперский сейм. Генерал Беррюйе, терпящий от вандейцев поражение за поражением, смещен и заменен Бироном. Можно не сомневаться, что Беррюйе ожидает гильотина.
И – самое главное… Конвент принял закон о мятежниках – суровый, решительный, жестокий, как того и следовало ожидать. «Всякий участник контрреволюционного мятежа, взятый с оружием в руках, в 24 часа передается в руки палача и будет предан смерти». За ношение белой роялистской кокарды – тоже смерть. Конвент выбрал тактику «выжженной земли»: мятежные деревни будут стерты с карты Франции, сожжены, уничтожены, все дома разрушены. Словом, принципом «Французский запад, либо республиканский, либо пустынный» пытались сломить, укротить непокорную Вандею.
Я прекрасно сознавала, что этот закон и меня касается. Правда, пока причин для беспокойства не было. Несмотря на отступление от Ле-Сабль-д'Олонна, вандейцы повсюду одерживали победы. Нигде им не оказывали ощутимого сопротивления, синие разбегались, едва завидев повстанческие отряды. Но от меня не ускользало и то, что вандейская армия разрозненна, ее раздирают противоречия. Крестьяне, уходя воевать, забирают с собой семьи, и, едва убедившись, что их деревня свободна от республиканцев, покидают армию и снова занимаются хлебопашеством. А у Республики и Конвента – железная рука. Да и разве можно представить это жалкое, полудикое, забитое воинство победоносно входящим в Париж?
Мы снова оказались в Машкульском лесу, в этом заповеднике чистых изумрудных вод, запахов хвои и плеска диких уток в тростнике. Сырой после продолжительных ливней, лес в начале апреля, когда установилась' жаркая, сухая погода, быстро прогрелся, и спать на мху стало совсем не холодно. Тепло было даже ночью, когда лунный свет лился прямо в озеро, разгоняя белый клубившийся туман и золотя верхушки ясеней. Весна оказалась ранней, бурной: к апрелю почти все деревья покрылись листьями, среди которых весело щебетали возвратившиеся с юга темно-бурые коноплянки, бледные зеленушки и лазоревки.
Все было бы хорошо, если бы не два обстоятельства… Я все так же была безнадежно далека от Жанно, и за моей спиной всегда чувствовалось тяжелое дыхание герцога де Кабри, служившего Шаретту с преданностью сторожевого пса.
О том, что мне предстоит сделать выбор, я упрямо старалась не думать.
5
Пальцами босой ноги я осторожно попробовала воду – теплая как парное молоко… Хотя, возможно, когда окажешься в озере по шею, будет вовсе не так тепло. Но сегодня день выдался такой душный и жаркий, что я готова была вытерпеть холод, лишь бы немного освежиться.
Как было бы хорошо вымыться – впервые за долгое время. Смыть с себя следы непрерывных походов, чтобы, наконец, кожа утратила запахи пороха и дыма. А еще – нарвать белых весенних кувшинок, прижать к груди что-то ароматное, красивое и нежное.
Кроме того, мне хотелось рассмотреть себя. Не слишком ли я изменилась за то время, как покинула Париж? Вот уже месяц я живу дикой бродячей жизнью. Одежда становится все шире, пояс затягивается на тонкой талии все туже. И как давно я не носила юбку.
Я оглянулась, сердито нахмурила брови.
– Эй, мой дорогой сторож! Я знаю, что вы мерзавец, но ведь я могу надеяться, что вы не станете подглядывать, как я купаюсь?
Герцог де Кабри, сидя в траве и держа наготове пистолет, злорадно ухмыльнулся.
– Увы, милочка! Вам придется купаться в моем присутствии. Я никуда не уйду отсюда. Мало ли что взбредет вам в голову.
Я качнула головой. К чему огорчаться? Мне заранее был известен его ответ. Ответ самодовольного злобствующего болвана.
– Ну что ж, – сказала я. – Тем хуже для вас.
Из-за этого ничтожества я вовсе не собиралась отказываться от купания. Напротив, пусть он почувствует, как мало стоит в моих глазах. Я разденусь в его присутствии – это подскажет ему, что он для меня и не мужчина вовсе, а просто сторож, пес, вещь.
Я сбросила куртку, затем безрукавку, пояс и сняла черные шершавые штаны, оставшись, таким образом, в одной рубашке. Каким облегчением было вынуть шпильки и распустить волосы… В одном из карманов у меня было зеркальце, подаренное Мьеттой: я положила его рядом с одеждой, решив посмотреться в него после купания. Ведь вполне может быть, если я взгляну в него сейчас, то останусь не очень довольна.
