— Дядь Коль, а что, у вас семьи не было?
— Была. Да не стало, — отмахнулся мужик.
— Куда ж делась?
— То долгий разговор…
— А давайте мы вам жену найдем!
— На что она теперь? То бы лет тридцать раньше!
— Сейчас тоже не поздно. Вон сколько бабок в одиночестве маются! Любая с радостью пойдет за вас! — рассмеялась Лелька.
— Лапушка! Мне любая не нужна. А лишь та, к какой душа ляжет. Я ж не пес, чтоб всякую сучку лизать. Пусть старый, квелый, но человек и мужик. И ко мне, не смотри что вот такой облезлый, старухи сами приходили, сватались за меня. Угощения всякие приносили. А одна, что вот за этой стенкой перхает, вовсе одолела. Двух дедов пережила, на погост спровадила, нынче вздумала меня к своему подолу прибрать. Ну, я ее месяца три в замухрышках видел. А тут гляжу, умываться стала, опять же причесываться научилась. Протезы, что во рту, белыми стали. Скинула старые тапки покойного мужика, купила босоножки. И, прости меня, Господи, когти на ногах покрасила — той краской, что от могильной оградки мужика осталась. Вылить было жаль, вот и применила. Я, как узрел, слова вымолвить не мог. А она, старая мочалка, говорит: «Пошли, Миколай, ко мне, чайку попьем. Я блинков напекла кстати. Все ж вдвух веселей вечер скоротаем. Чего один сидишь как сыч?»
Я как пригляделся, а у ней и на руках той краской все помазано. Ну и дал ей отставку. Сказал, что рубахи ей надо менять раз в неделю, а не от Пасхи до Рождества. И рожу мазать в ее возрасте неподобно. Да и не хочу стать третьим покойным мужем. С того дня уже не крутит хвостом передо мной, шмыгает враз в свою конуру. Я и обрадовался, думал, навсегда от них отвязался. Но… зассы блоха мои глаза, их будто прорвало. Каждый день новая прется. Совести у старух не стало. Постыдно прыгают на шею. Но я их отваживаю враз.
— Выходит, ни одна не понравилась?
— Детка моя, ведь я жизнь считай что прожил. Хорошо иль нескладно сложилось в судьбе, оно все мое. Теперь только покой нужен. Ну разве самого себя не сумею обиходить и доглядеть? Как бы тогда на Колыме выжил? А ведь вона сколько лет там промаялся! Да и не верю ни одной. Все лиходейки и никчемницы, лысые сороки. А уж лентяйки и лежебоки — равных нет.
— Погоди, ты всех женщин вот так позоришь?
— Э-э! Нынешним поневоле крутиться приходится, иначе передохнут как мухи. Теперешние бабы и за себя, и за мужиков надрываются. Я не слепой. Все вижу. Хоть та же Юля — целыми днями на ногах, сама подаст, уберет, все бокалы и столы, полы и окна помоет. Крутится баба, заработать хочет. В нашей пивнушке чище, чем в больнице. И на Юльку приятно поглядеть. Я не о таких, а о своих ровесницах. Они мало чему научились от родителей. Готовить, стирать, убирать не умели. Потому, возьми нынешних старух, они своих сказок не знают, с книжек читают внукам. А вот мои бабка с мамкой прорву сказок знали, хотя читать не умели. Сами себя и детей лечили. А готовили как! Да где это все? Забыто! Ты вот спроси любого про расстегаи! Никто не знает! Хотя русское блюдо! А заставь горожанку испечь пирог с клубникой. Одна из тысячи сумеет. Остальные даже не ели. Дети в детсадах растут, телевизоры да улицы ихние воспитатели. В наше время тем только бабки и деды занимались, не доверяли своих кровинок чужим. Ить выросшее без сердца, возмужав, отринет бездушную родню и никогда не согреет старость, не любившую младость…
Лелька возвращалась от Николая уже в сумерках. Вспоминала разговор со сторожем, посмеивалась втихомолку. И перед тем как свернуть к дому, глянула вперед. Прямо на нее на громадной скорости неслась машина. Женщина едва успела отскочить. Из легковушки вышла теплая компания. Горланя песни, шатаясь, падая и матерясь, мужики пошли к дому Сергея. Там, впервые за годы, горел свет…
Женщина поспешила домой, щеки пылали. Вспомнила, что всю прошедшую ночь видела во сне Сергея. Он снова говорил ей о любви, клялся, что всегда и всюду помнил только Лельку и ни одна женщина не затмила первую любовь. Сережка обнимал, смотрел в глаза нежно, зовуще, и она верила ему, ответила взаимностью. Утром, встав с постели, Лелька ругала саму себя последними словами. Стыдилась вспомнить навязчивый сон. Лишь когда умылась, забыла его. А тут, уже к ночи, он снова напомнил о себе.
— Господи! Помоги! Удержи от греха и глупости! Хотя бы ради ребенка, какого вынашиваю! — попросила Бога и, разувшись, вошла в дом.
Там она увидела, что муж собирается в дорогу.
— Жень! Далеко ли уезжаешь? — спросила дрогнувшим голосом.
— В Москву нужно. Я ненадолго, дня на три. Кое-что уладить, пробить, достать; сама понимаешь, не отдыхать еду. Ты береги себя. И не только себя, — глянул на живот.
— Боюсь одна оставаться.
— Что это с тобой? — глянул ей в глаза Женька.
— Понимаешь, Сережка приехал с кодлой друзей. Все пьяные, только вот видела, как из машины вышли. Ну а пьяному море по колено. Кто знает, какая моча в голову ударит? Я защититься путем не смогу. Побыл бы ты дома. Может, и не произойдет ничего, но я боюсь, да так, что всю трясет…
— Милая моя девочка, не могу поездку отложить, от нее для фирмы многое зависит. Никто не поймет, почему без причины отложил командировку. А и послать больше некого, все по уши заняты! Я поеду, а ты отдохни, выспись.
— Нет, Жень, завтра пойду ларек посмотреть. В самом центре города продают. Я уже с хозяйкой договорилась на девять утра. Она меня ждать будет.
— Чем она там торговала?
— Сигареты, чай, кофе, жвачки, конфеты, шоколад — короче, всякая мелочь. Но, как говорит, торговля шла неплохо.
— Зачем же продает?
— Продавщица спилась. По нескольку дней не выходила на работу.
— Чего не заменила ее?
— Эта пятая. Прежние такие же…
— Сама бы торговала!
— Ей далеко за шестьдесят.
— Завязать с торговлей решила?
— Кто ее знает? По телефону много не скажет. Увидеться нужно. Да и помещение стоит посмотреть. Может, там и говорить не о чем.
— Будь внимательна. Не оформляй, покуда не вернусь. Меня подожди.
— Хорошо, — отозвалась Лелька.
— А ты что надумала с тем ларьком?
— Продукты там можно продавать. Фасованные, потому что склад маленький, но до магазина далековато.
— Где продавцов возьмешь?
— У Юльки две сестры без работы сидят. Их и найму. Моя быстро научит, что к чему, да и сами разберутся, не без головы, — усмехнулась Лелька.
Евгений, поцеловав жену, вышел во двор. Возле ворот его ждала машина от фирмы. Лелька видела, как она отъехала, и, закрыв все двери на крючки и запоры, легла спать.
Но сон словно сбежал. Женщине вспомнился разговор со сторожем, дедом Колей, и его слова о том, что какой-то засранец на весь пивбар хвалился, как он в притоне натягивал Лельку.
