– Вы псих, – констатировал Махно и почесал нос.
– Что?
– Вы не правы и не неправы, вы просто чокнутый.
Меня это развеселило, Махно – тоже, но Бирчингтон был поражен.
– Вовсе нет. То, что я сказал, самоочевидно. В высшей степени очевидно и самоочевидно, я бы подчеркнул. Как хорошая машина. Это несомненно. Что может быть логичнее, чем безупречно работающая паровая турбина, к примеру?
– Рационалистическое хулиганство, – заявил Махно, произнося «р» с той иронической манерой грассировать, на которую способны только славяне.
– А как быть с вашими романтическими бреднями? – осведомился Бирчингтон. – Все взорвать и начать с начала. Весь мир… как это у вас? …до основанья, а затем… А?
– Лозунг ничуть не хуже вашего. Но я об этом вовсе не говорил.
– Но это вытекает из того, что вы говорили, милейший. И это – ваш анархизм. БУММ! – и он засмеялся, как смеются люди, у которых клинически плохо с чувством юмора.
Хотя мне было жаль Махно (пусть даже его политические воззрения вызывали у меня мало симпатии), с меня было довольно. Пробормотав невнятное извинение, я начал ретирадные маневры по направлению к тому месту, где стояли мои знакомые. Они курили трубки и беседовали о воздушных кораблях. Тема их разговора была мне куда милее, чем та, что предлагал Бирчингтон.
Но Бирчингтон впился в меня.
– Нет, еще секунду! Я хочу узнать от вас вот что: кто обязан принимать решения, если в стране нет правительства?
– Одиночка, – заявил Махно.
Я пожал плечами:
– Если исходить из этой гипотезы, наш украинский друг совершенно прав. А кто вообще в состоянии принимать решения?
– Каждый за себя.
– Ха! – торжествующе воскликнул Бирчингтон. – Ха! И что же тогда это такое, как не демократический социализм! Это как раз то, во что я верю.
– Я думал, вы верите в машины, – я не смог удержаться от этого тычка.
Бирчингтон не уловил моей легкой иронии, как он оставлял без внимания и все саркастические замечания Махно. Возможно, ирония была для него слишком легкой.
– Демократические, социалистические машины, – он сказал это так, точно обращался к маленькому ребенку.
– Это не анархизм, – упрямо заявил Махно. Однако он вообще не пытался ни в чем убедить Бирчингтона. Он пытался его прогнать.
– Я вижу, что некоторые из моих товарищей хотели бы со мной поговорить, – сказал я Бирчингтону, подмигнул Махно и отправился прочь. Но Бирчингтон помчался за мной.
– Вероятно, вы – воздухоплаватель, как и эти люди. Разве вы не верите в преимущества оптимальной техники? Разве вам не случалось мечтать о моторе, который вряд ли оставит вас в беде, о контрольной системе, которая будет функционировать наивозможно простым образом?
– Воздушный корабль – не страна, – сказал я. По несчастью, меня услышал один ничего не подозревающий второй офицер с разбитой «Герцогини Салфорд», который не заметил Бирчингтона.
– В высшей степени могут, – сказал он. – Они как маленькие государства. Я думаю, каждый должен научиться находить общий язык с другим…
Я отдал его на растерзание Бирчингтону. Когда он понял, в какую неприятность сам себя втравил, выражение тихой безнадежности скользнуло по его лицу. Я помахал ему из-за спины Бирчингтона и удрал.
Это был один из самых легких моих побегов от Нервогрыза из Рисири. Плен сам по себе был уже достаточно скверным обстоятельством, и, как многие другие, я постепенно проникался яростью. Это было чистилище, но Бирчингтон превращал его в ад. Меня до сих поражает, как это никто не свернул ему шею. А избавиться от него было просто невозможно.
Сперва мы пытались прогнать его, мы высмеивали его и обращались с ним откровенно грубо; но все попытки уязвить его не достигали цели. Иногда мы оскорбляли его, но он либо смеялся над этим, либо спустя несколько минут тотчас же возвращался назад. И я наслаждался состраданием моих товарищей по несчастью, ибо что бы я ни сделал или ни сказал, Бирчингтон тут же цитировал. Он считал меня за своего ближайшего друга.
Должно быть, последнее обстоятельство и стало причиной того, что вопреки любым разумным доводам я дал согласие, когда Гревс подступился ко мне со своим полубезумным планом бегства. Он и еще один офицер хотели этой ночью пробраться под проволочным ограждением и захватить одну или две японские моторные лодки, которые недавно встали на якорь в крошечной гавани Рисири. Гревс и его товарищи хотели попытаться добраться до российской территории, которая еще не попала в руки японцев.
Разумеется, предпринимался уже целый ряд попыток бегства, но ни одна из них не была удачной. Наши часовые были предусмотрительны; два маленьких разведывательных летательных аппарата патрулировали крошечный островок. Кроме того, лагерь был оснащен прожекторами, сторожевыми собаками и прочими принадлежностями тюрьмы. Кроме того, японцы использовали остров как заправочную станцию для набегов на Россию (наличие военнопленных, тем более гражданских лиц, должно было предотвратить бомбардировку базы), так что обычно поблизости от порта у мачт стояло несколько больших воздушных кораблей.
То, что Гревс привел в качестве аргумента, соответствовало действительности: в настоящий момент на базе не было ни одного военного корабля, но я отнюдь не был убежден в том, что «это наилучшая возможность сбежать отсюда, какая нам когда-либо еще представится», как он выразился.
Я держался того мнения, что у нас нет ни малейшего шанса бежать, зато существует колоссальная возможность схлопотать пулю. Но я сказал себе, что лучше уж валяться в госпитале – вдали от Бирчингтона.
– Ну хорошо, Гревс, – сказал я. – Можете на меня рассчитывать.
– Вы золото парень! – он хлопнул меня по плечу.
Тем вечером мы встречались по двое, по трое в сарае Ольмейера. Голландца нигде не было видно. Он был чересчур дороден, чтобы тащить его в подкоп, который выкопали Гревс и его товарищи по заговору. Дело обычное – ввечеру люди часто встречались в сарае поиграть в настольный теннис или одну из множества настольных игр, доставленных сюда представителем Красного Креста. Сходка не вызвала подозрений. Только изредка нам мешали часовые, которые то и дело заглядывали в сарай и каждый раз в неожиданный момент. Поскольку они нас не пересчитывали, существовала вероятность, что все участники заговора успеют нырнуть в туннель, прежде чем японцы что-либо заметят. Несколько воздухоплавателей решились остаться, чтобы нас прикрыть.
Гревс должен был идти первым, я – последним. Один за другим исчезали мы в земле. Я как раз должен был следовать за ними, когда мне стало ясно, что судьба действительно избрала меня в качестве жертвы и ниспослала мне изысканное наказание, поскольку вошел Бирчингтон.
Я наполовину уже исчез под землей. Я вспоминаю, что в тот момент слабо улыбнулся ему.
