не окуталось ночным одеялом беззвёздного полотна.
Балдур достиг конца, он это чувствовал. За его спиной продолжался град, а перед ним раскинулась картина из его прошлого. Вырванные кусками моменты целой недели, стелились перед ним в покорном поклоне и приветствии старого хозяина. Он не мог забыть эту неделю. Неделю полную пыток, выкачивания крови и множества трубок.
Балдур не вспоминал об этом времени, стараясь похоронить его в глубинах своего сознания, где по иронии ему посчастливилось и оказаться. Он не помнил, как его пленили, был слишком молод. Отрывки из памяти показывали ему размытые образы и силуэты былого прошлого. Балдур не велел им пойти прочь, он с твердостью духа воспринимал как часть себя, от которой устал бежать.
Они вели его сквозь путь всех страданий, что ему пришлось пережить. Он видел образы своего побега. Вспоминал то, что ощущал в тот день. Страх, боль, ничтожность. Холодный пол, сбитые в кровь от мозолей и порезов ноги. Исхудавшее тело пленника, едва сдерживая внутренности воедино. Кровоточащая рана в груди, что никак не останавливалась. Сломанные пальцы, которыми он как зверь рвал всё на своём пути. Рвал железо из собственной плоти.
Балдур знал к чему они ведут. К какому моменту в его жизни, когда всё изменилось раз и навсегда, и впервые за двадцать лет, ему приходится вновь это пережить. Минуя узенькие улочки полные крови, ошметков плоти и далеких криков ужаса, он вышел на поляну, которая не могла быть в таком месте.
Среди высокой травы, что колола и резала пальцы, находился алтарь, такой на котором в старину приносили жертвы богам. Он знал, что найдёт на нём, от чего его сердце застучало сильнее, а в пальцах поселилась неизвестная дрожь. Он подошел ближе, как руны на алтаре засияли еще ярче.
Балдур протянул худощавые руки со сломанными пальцами и множеством порезов, а глаза набухли. Маленький, новорожденный аури, что помещался в ладонь парня, мирно дремал. Однако даже сквозь сон, отчетливо виднелась его боль, что исходила изнутри. Балдур сделал шаг вперед, но окровавленные и сбитые ноги не слушались хозяина.
Он упал, и внезапно ему захотелось умереть. Сдастся. Так ведь будет проще. Просто закрыть глаза, а когда проснется, то его приятно будет обдувать ветерок Смородинки. Мысль настолько приятная, что от неё не хотелось избавляться. Он устал. Очень устал.
Так бы и было, если бы он не услышал, как сквозь сон, маленький аури застонал. В тот же момент он сумел положить одну руку на алтарь, под противный хруст фаланги среднего пальца. Боль стала уже не просто привычной, она заменила собой реальность. Изнывая от ранений и недомогания, он встал на одно колено. Ему удалось приподняться, и положить локоть на алтарь, вновь взирая на существо.
Балдур прижал свободной ладонью рану на груди, что никак не переставала кровоточить, и стиснул зубы. Всё вокруг было в крови, ладони, руки, локти, плечи, ноги, живот. Он не понимал, как всё еще жив, как ему удалось обмануть смерть впервые в жизни? Балдур встал и нежно погладил аури по шелковой шерстке. Тот засопел, застонал от боли, но от прикосновения не отринул.
Человек медленно и бережливо положил его на свою ладонь, и окутал тем тряпьём, что оставалось на его теле. Он посмотрел на него, и внутри что-то сжалось. По щекам забежали слезы. Через двадцать лет он вновь держал маленького аури на своей ладони, как в тот день, когда впервые нашел его среди смерти и безумия. Он прижал его крепко к груди, согревая теплом собственного тела и прошептал.
— Сырник.
***
— Балдур, выродок ты прокаженный, сдох паскуда! Так спалю всё к ядрёной матери, но им не дамся.
Языки пламени рычали испепеляющей ярости вокруг аури в образе Ярика. Женщина почувствовала, как воздух накалился до предела всего за пару мгновений, и попыталась остановить его могильным светом. Она широко раскрыла глаза и отступила назад, когда рыжеволосый колдун перевесил чашу весов в свою сторону.
— Спалю всё! Сгорите вы, суки, за то, что с Балдуром сделали. За то, что сделали с ним!
Сырник отдавал свои последние силы. Последнее что оставалось в нём, он вкладывал в испепеляющий вихрь, что сжигал всё живое на своём пути. Женщина, чьё имя он так и не узнал, да и ему было на самом деле плевать, всё еще пыталась удержать надвигающийся вихрь, всеми своими способностями, но Сырник выделял неимоверное количество духа.
Запахло жженой плотью, рожденные гнилью верещали и заживо горели в диком пламени ярости Сырника. Со стен капала бурая жидкость, что с противным хлюпаньем падала на пол, и тут же запекалась. Тело аури не выдерживало, он терял форму облика Ярика и постепенно становился самим собой. Вдруг он закричал толи от боли, толи от ярости, и внезапно затих.
Пламя догорало последними языками, что танцуя в воздухе, испарялись вовеки. Сырник выплеснул всё, что мог. Вокруг него кричала, верещала и корчилась в предсмертных конвульсиях выжженная пустыня
