— А как же с крестьянством быть? Ведь их в пять тысяч не уложишь…
— Да ведь мы усоветовались, батюшка, чтобы излишек крестьянства по жилам распустить, — сказал Шигаев, — чтобы всяк в свою сторону правился.
— Не гоже так-то, Максим Григорьич. Ой, не гоже что-то! — возразил Пугачёв. — Для крестьянства так-то горазд обидно покажется.
Он велел собрать крестьян и появился на коне среди огромной их толпы.
— Детушки, верное мое крестьянство! — приветливо и громко возгласил он. — Вам, поди, ведомо, что царицыны генералишки одолели нас под крепостью Татищевой. А бились мы, особливо крестьянство, да и казачество, допрямо скажу, бились храбро. А ныне мы рассудили, что приспело время нам отсюдов уходить. А то припрутся генералишки да Рейнсдорп из укрытия выйдет… Ну, так мы опасаемся, как бы нам не очутиться вместях с народом промеж двух костров.
— Так, батюшка, государь великий, правильны твои речи! — закричали из толпы. — Конешно, уходить отсель нужно… А вот мы-то как?
— Нудить вас, детушки, за собой идти мне, государю, не гоже… А пошто так? Да пото, что в дороге сражение с генеральскими войсками доведется иметь. И вас, безоружных, солдаты порубят да постреляют насмерть. И вот вам мой императорский совет: кто похощет, езжай в обрат в свои домы, а ежели встренутся где в лесах солдатские отряды, бей их, а ихние обозы — грабь! А кои у вас доброконные, и ежели у них есть хотенье от моей армии не отлучаться, езжай за нами следом. Ну только, в таком разе, за жизни ваши ответы на свою душу не беру. И вдругорядь говорю вам: в пути армии моей многая опасность предлежит.
— Надежа-государь! — раздались голоса. — А коли мы проведаем, что ты, свет наш, где да нибудь обосновался, живой рукой оглобли повернем к тебе!
— Спасибо, детушки! Благодарствую! Да и по жительствам подымайте народ, чтобы ко мне скоплялся. А то куда я без народа? Сила моя в вас!
Пугачёв помедлил, затем снял шапку, поклонился народу, гулко сказал:
— Ну, а покамест прощай, верное мое крестьянство! Прости мне все прегрешенья пред тобой!..
— Что ты, батюшка, что ты! — взорвалась криками толпа. — Нас прости бога для, государь великой!..
Пугачёв заметил, что многие крестьяне утирали кулаками слезы. Да и у него самого дрожало в груди.
Не мешкая, окруженный ближними, он впереди своей армии выехал из Берды в Переволоцкую крепость.
В сторону Оренбурга посмотрел он с яростью.
Взбаламученные крестьяне по отъезде Пугачёва не расходились: вопрос о своей судьбе им предстояло решать немедля. Положение их было действительно отчаянное: дороги рухнули, из Берды нет хода ни на санях, ни на телегах.
Начались горячие споры, советы, пререкания. На душе у людей сплошное горе, переходящий в гневный, но бессильный ропот на судьбу, на бога, на то, что вот они со многих отдаленных местностей собрались защищать «батюшку», ожидали скорой победы над врагом, а замест того под Татищевой беда стряслась! И удар этот упал на их головы совершенно неожиданно, как небесный гром зимой. Крестьяне соболезнующе говорили:
— Уж ежели нам, мужикам, тяжелехонько, так батюшке-то каково?
— Прямо с лица он изошел! Видали, братцы? Обыденком щеки-то ввалились.
— Нам горе, а ему вдвое!..
И снова споры, рассуждения. Конники склонялись к тому, чтобы, побросав сани и телеги, спешить верхом за «батюшкой», либо податься в свою сторону. Безлошадникам же выбраться было тяжеленько: поди-ка пошагай сотни верст по рухнувшим дорогам. Эхма-а-а!..
И вот среди шумной, озлобленной толпы появился в накинутой на плечи замызганной овчинной шубе, в чиновничьей шляпенке с бляхой тертый калач «чиновная ярыжка». Прислушался, принюхался и стал крестьян застращивать, стал давать всякие советы.
— Глупые вы, разглупые мужики! — обидно подхехекивая и прихлюпывая утиным носом, гнусил он. — Ежели за рекомым батюшкой — хе-хе! — ударитесь, тогда войска её императорского величества государыни Екатерины из вас кишки выпустят. А ежели домой тронетесь, тогда воинские отряды его высокопревосходительства губернатора Рейнсдорпа вас настигнут, в Оренбург отведут, там учнут вас, сиволапых, пытать да вешать… Так и так пропадать вам!..
— Так чего же делать-то? — вопрошали сбитые с толку, вконец запуганные и еще более озлобившиеся крестьяне.
— А вот вам мой совет, мужики неразумные, — прошамкал беззубый стрюцкий, облизнулся и поджал бритые изморщиненные губы. Затем, подбоченясь, каким-то начальническим тоном произнес:
— Немедля ступайте-ка вы всем миром в Оренбург, ко дворцу господина губернатора, да со слезами и стенаниями покайтеся в великих ваших прегрешениях перед государыней императрицей…
— Мила-а-й! — закричали крестьяне, в их глазах вдруг вспыхнуло гневное сверкание. — А ты сам-то, сам-то? Ведь мы тебя в канцелярии при батюшке видали сколько разов. А ты эвона какие слова зашибаешь!.. Да ты кто, этак твою так? За батюшку ты али за губернатора?
— А уж это не ваше собачье дело, — окрысился, забрызгался слюной «чиновная ярыжка». — Мне вас жаль, неразумные вы мужики! Вас злые люди в обман ввели и меня такожде… Я думал — царь он, батюшка-то ваш, а он обманщик, он беглый из казанского острога казак Пугачёв Емелька, вот он кто!..
Тут разом налетели на него крестьяне:
— Бей ярыжку, бей стрюцкого! — сшибли с ног, стали колошматить его, топтать ногами. Крестьяне — как взбесились: за время сборов и душевного смятения в них столько накопилось ярости, что они уже не помнили себя, они били ярыжку беспощадно, как насмерть бьют зачумевшую собаку.
Трусливый Рейнсдорп не предпринимал никаких действий к занятию опустевшей Берды. И лишь под вечер, когда армия Пугачёва со всем обозом скрылась из поля зрения оренбургских жителей, усеявших вал крепости, губернатор решил послать в Берду воинский отряд под начальством офицера Зубова. Отряд, окруженный толпой голодных оренбуржцев, двигался степью.
Зубов занял слободу без всякого сопротивления, захватил около пятидесяти, правда неважных, пушек с боевыми припасами и семнадцать бочек медной монеты (1700 р.). А пришедшие с ним жители расхищали остатки имущества Пугачёвцев и все, что попадало под руку, главным же образом накидывались на продукты. И тут, конечно, не обошлось без ссор, без драк: изголодавшиеся люди раздражительны, жестоки.
К офицеру Зубову подвели схваченного, одетого в казацкий чекмень Шванвича. Под мышкой у молодого человека французская книга, в руке свежевырезанный хлыстик.
— Я офицер Шванвич — пленник Пугачёва, — просто и без особого волнения сказал он.
— А вы знали, что то был Пугачёв? И ежели знали, то почему же не предприняли никаких шагов к побегу?
— Считал это бесполезным и опасным для своей жизни.
— Вы арестованы! Вы изменник! — запальчиво выкрикнул Зубов.
— Вопрос о том, кто я — изменник или не изменник, надеюсь, будет выясняться не здесь и не вами, — отпарировал грубый наскок Пугачёвский есаул Шванвич.
