Матиас посмотрел на детей. За пределами ада, который связал их друг с другом, эти лица освободились от печати страданий и забот. Казалось, он видит их впервые. Они были такими маленькими и такими юными…
Тангейзер махнул Орланду, и они причалили к берегу. Рыцарь привязал лодку и, поскольку никто из спящих не проснулся, не стал их будить. Выгрузив сумки и мешки, они с пасынком молча собрали дрова и развели костер. Сколько раз они сидели вдвоем у костра? Им было хорошо. Они улыбались. Матиас достал запасную рубаху и переоделся. Потом он изучил содержимое мешков, выложил продукты и обнаружил, что еды вполне достаточно для достойного завтрака. Он посмотрел на Орланду, и тот одобрительно кивнул.
Еда выглядела соблазнительно.
Разбудив Карлу, Тангейзер помог ей сойти на берег. Он поцеловал ее – наградой ему стала ее слабая улыбка – и отвел к костру. Лица любимой женщины было достаточно, чтобы прогнать его усталость. Карла села, скрестив ноги, и принялась кормить Ампаро, которая уже не спала и была полна жизни. Все молчали, словно видели один и тот же сон и никто не хотел его прерывать.
Этот сон был нарушен довольно быстро, и безмятежность тоже – проснулись остальные спутники госпитальера. Эстель никогда не видела леса и костра под деревом, а также разложенные на траве сыр, хлеб и колбасу. Мышки тоже. И Паскаль. Девочки набросились на еду с детской непосредственностью – как голодные львы. Все весело болтали, а Мари и Агнес смеялись. Паскаль отпустила несколько едких замечаний в адрес Орланду, и он с удовольствием отплатил ей той же монетой.
– Оставьте что-нибудь если не мне, то хотя бы Грегуару, – сказал им Матиас.
Дети стали громко смеяться над ним, но пообещали выделить долю товарищу.
Тангейзер же вернулся к лодке.
Увидев, что мальчик не шевелится, он нисколько не встревожился. Опиум погрузил его лакея в глубокий сон. Рыцарь задумался, стоит ли его будить. Он видел мучения людей, потерявших ногу. Им становилось все хуже и хуже, и лишь спустя долгое время начиналось выздоровление. С другой стороны, завтрак укрепит дух мальчика, в чем он нуждался не меньше, чем в пище. Грегуар любит поесть.
Забравшись в ялик, иоаннит увидел, что ребенок сжимает в руке какую-то мятую тряпку. Значит, мальчик двигался. Ему бросилась в глаза лента, которая когда-то была белой. Сверток с рынка в Большом зале Дворца правосудия. Расшитая серебром крестильная сорочка.
Тангейзер наклонился и просунул руки под Грегуара. Тело мальчика было обмякшим, но не холодным. Матиас поднял его, прижал к груди, но только сойдя на берег, понял, что Грегуар мертв.
Он не дышал, а губы и широкая полоса обнаженных десен были синими.
Госпитальер чувствовал, что душа мальчика уже отлетела.
Отчего он умер? В лодки не было крови. Может, ранение стало причиной заражения крови? Опиум убил бы его гораздо раньше, будь доза слишком велика. В этом случае парень просто не проснулся бы. А так он проснулся и достал сорочку из торбы. Неужели это ничтожное усилие его убило? Как же бессмысленно было умирать здесь, теперь, когда все позади!
Тангейзеру хотелось встряхнуть его.
Он вспомнил мальчика с родимым пятном.
Вспомнил Юсти.
Грегуар, по крайней мере, увидел восход солнца.
Этого достаточно. Должно было быть.
Матиас отнес мертвого мальчика в лес. Он обогнул разбитый вокруг костра лагерь и его веселящихся обитателей. Никто из них по-настоящему не знал Грегуара. Мальчик был занят только тем, что вел их по окровавленным улицам своего города. Им нет нужды видеть еще одного мертвого ребенка. Эстель он скажет, что видел, как Грегуара уносит дракон. Мышки тоже этому поверят. А остальные поймут.
Когда голоса его спутников стали почти не слышны, госпитальер остановился. Перед ним была зеленая поляна, освещенная мягким светом. Он положил Грегуара на траву и опустился на одно колено рядом с ним.
– Ты единственный, кто не должен был умирать, – сказал он мальчику. – Единственный, у кого не было причин оставаться со мной. Единственный, кого я выбрал, когда не был обязан выбирать. Ты любил лошадей. Они тебя тоже любили, и я знаю, что не без оснований. Ты нашел мою дочь в самую темную из ночей. Ты соединил нас с Карлой. Ты остался со мной, не покинул меня. Ты вел меня сквозь кровь и гром и ни разу не дрогнул. Если бы мы не встретились, ты по-прежнему любил бы лошадей. У меня разрывается сердце, но я не буду лгать: я не жалею, что так вышло. У меня нечем выкопать тебе могилу, и я оставляю тебя здесь, на съедение диким зверям и птицам. Я желаю себе такой же судьбы и не вижу в этом бесчестия.
Тангейзер посмотрел в лицо Грегуару – в последний раз.
В смерти мальчик был так же уродлив, как при жизни.
– Это будет могила воина, – пообещал ему рыцарь.
Потом он опустил голову и окунулся в печаль. Но ненадолго.
Услышав смех девочек, иоаннит встал.
Карла тоже была на поляне – она опустилась на колени рядом с мужем и взяла его за руку.
Она взяла с собой Ампаро.
– Карла, ты никогда еще не была такой красивой, – прошептал Матиас.
– Надеюсь, это деликатная ложь, – отозвалась его жена.
– Вовсе нет.
– Нам тебя не хватает. Детям тоже.
– Судя по звукам, не похоже.
– Думаю, они смеются над тобой.
Тангейзер улыбнулся:
– Дай мне подержать дочь. Мою Ампаро.
Рыцарь взял ребенка. Новорожденная девочка помещалась на сгибе его руки, как будто это было ее законное место. Так оно и было, разумеется. А как же иначе? Такая крохотная. Такая прекрасная. Такая родная…
Ампаро…
– Что это в руке у Грегуара? – спросила вдруг Карла.
Ее супруг совсем забыл о свертке.
– Мы вместе купили это для тебя и для нашего соловья, – сказал он. – То есть я заплатил за подарок, а Грегуар с ним не расставался.
Он отдал женщине сверток. Она потянула за ленточку и развернула сорочку.
Ткань покрывали черные пятна.
– Немного великовата, но Ампаро быстро подрастет, – сказал Матиас.
– Она прекрасна.
– Прости. Меня не было рядом. Я должен был быть с тобой.
Глаза Карлы наполнились слезами, и Тангейзер понял, что она согласна с ним.
Итальянка улыбнулась, и, несмотря на это согласие, он поверил ее словам:
– Ты всегда со мной.
Они пошли к лагерю, наслаждаясь чудесным утром.
В реке плавали тела тысяч людей, более достойных, чем он, а на поляне лежал еще один, за которого мальтийский рыцарь был готов умереть. Тем не менее он остался жив и видел, как жена кормит грудью его дочь. Он сел к костру с Ампаро на сгибе руки, он ел и дурачился, и все смеялись над ним…
