сжимал предплечье девушки все сильнее. Да так, что ей становилось больно.
Ее провели внутрь, где тоже были солдаты. Ишмерай трясло, и Маркус не мог не почувствовать ее дрожи. Но лицо его так ни разу и не смягчилось, не дрогнула его мрачность, а пальцы все так же больно держали ее, будто она была самой опасной злодейкой на свете.
Ишмерай повели в узкий коридор на первом этаже, а там пихнули в комнату за одной из дверей, в которой был лишь простой деревянный стол, два маленьких стула и окно с решёткой. Дверь захлопнулась
Девушка, оглядевшись, взяла стул, придвинула его к стене, поднялась на него и выглянула в окно. На улице она увидела лишь стену небольшого двухэтажного дома и окно, в котором тускло горела свеча, а чья-то рука держала страницу толстой книги.
«Если я позову на помощь, — подумала девушка, — в эту комнату ворвутся все солдаты и закроют мне рот… А тот, кто читает книгу в том доме, может меня даже не услышать…»
Девушка вздохнула и села на стул. Затем прошлась по комнате, думая, что ей делать.
«Бежать…» — был единственный ответ, но она не могла сбежать — она не могла открыть дверь, не могла сбежать через окно. Ничего не могла.
Вздохнув, она вновь села на стул и начала приводить волосы в порядок. Заплела их в косу, мечтая вымыться, и потуже затянула свой кинжал, надеясь, что ей вовсе не придется его доставать.
Ишмерай не могла заснуть всю ночь, страшась во сне увидеть Марцелла, Марка, Александра, кого-то еще, кто погиб по ее вине. Она то ходила по своей маленькой тюрьме, то садилась на стул, обняв колени, то сползала по стене на пол, сжимаясь в комок и дрожа. Молилась. Всегда молилась. Но не Господу своему, а Марку. Она вспоминала, как проводила ладошкой по его лицу, как целовала его губы, как он обнимал ее, как смеялись они вместе и, ещё студентами в университете, целыми днями говорили о своих мечтах.
Когда же тусклый солнечный свет заглянул в решетчатое окно, Ишмерай положила голову на колени, так ни разу и не сомкнув глаз этой ночью. Вскоре загрохотал тяжёлый замок, заскрежетал ключ, и внутрь вошёл Маркус. Выражение лица было каменным, брови холодно приподняты, челюсти крепко сжаты. Он не доверял ей, но все же принёс ей деревянную кружку и немного еды на подносе.
— Маркус! — выдохнула она, поднимаясь с пола.
Но за спиной Маркуса появилась другая фигура — то был приземистый, слегка лысеющий мужчина с самым добродушным выражением лица в длинной темной одежде, похожей на саван. На груди его висел огромный крест на цепи.
«Священник!» — прогремела мысль в голове Ишмерай, и она мертвенно побледнела: в Архее перед казнью осужденным позволяли исповедаться.
Мужчина поставил на стол еду с кружкой, указал ей на стул, сам же остался стоять, скрестив руки на груди и что-то сказав незнакомцу в рясе. Ишмерай не двинулась, воззрившись на Маркуса своими огромными горестными глазами.
Священник глядел на девушку жалостливо и открыто, взглядом пробежав по ее грязной порванной тунике, изорванным штанам и лицу с еще не до конца зажившими синяками да кровоподтёками. Священник что-то спросил у Маркуса, а тот тихо ответил:
— Ашег`ат.
— Да будет милостив Господь к тебе… — вдруг произнёс священник и до того изумил Ишмерай, что она тихо вскрикнула, прикрыла рот ладонью, а затем выдохнула:
— Вы говорите на моем языке?! Вы понимаете меня?!
— Да, немного, — ответил священник, чудно выговаривая звуки. — Моё имя Майахоф. Маркус сказал мне давеча, что в лесу он отыскал мияр, которая не говорит на нашэм ясыке…
— Ах, господин Майахоф! — тихо вскрикнула Ишмерай, кинувшись перед ним на колени, вцепившись в полы его длинных темных одежд. — Я умоляю вас! Спасите меня, господин Майахоф! Я ни в чем не виновата! Я всего лишь… — она не находила слов, и тогда господин Майахоф взял ее за руки, поставил на ноги, сел на стул и жестом посоветовал последовать его примеру.
— Не боиса, — тихо проговорил он, заглядывая ей в душу своими добрыми глазами. — Поведаи мне, откуда ты.
Ишмерай вздохнула и начала ровным грустным голосом:
— Я пришла… с востока. Это далеко отсюда. Очень далеко.
— С востока? — переспросил священник. — Румиэн?
— Дальше, — с трудом повторила Ишмерай.
— Но как оказалась ты в лесах Кабрии?
— На наш дом… напали, и нас с сестрой увезли. Мы долго ехали на запад. Но потом нас разделили. И я смогла сбежать. Поиски сестры привели меня в эти леса, и я…
— Нан да на? — спросил Маркус.
Священник перевёл ему, что-то бойко пробормотав на своём диковинном языке. Маркус фыркнул и что-то резко ответил, презрительно поглядев на Ишмерай.
— Маркус говорить, ты лжёшь, — спокойно ответил господин Майахоф. — Мужчины. Два.
— Это были мои спутники, — ответила Ишмерай. — Они помогли мне сбежать. Они догнали меня. Мы жили в одной… деревне, — из глаз ее полились слезы. — Они были самыми близкими мне людьми.
Священник тихо перевёл Маркусу все, что она сказала, и Маркус затараторил что-то в ответ, подойдя к Ишмерай и пальцем указав сначала на ее шею, проведя вниз, повторяя линию узора, который появился на ее груди накануне.
Тут добрые глаза священника потемнели, он печально поглядел на Ишмерай и тихо проговорил:
— Чёрные линии. Саттанан скрибе.
Ишмерай не торопилась думать о поражении. Она чуть было не растерялась, но вовремя нашлась, ответив:
— В ночной тьме, под сенью столь густого леса могло привидеться что угодно.
Господин Майахоф поглядел на Маркуса и что-то ему сказал. Маркус потемнел еще больше, вздохнул и кивнул.
— И если вы не спасете меня, господин Майахоф, они убьют меня, — печально прошептала Ишмерай, умоляюще глядя на него.
Маркус долго молчал, о чем-то напряженно думая, и тут среди нескольких слов его вопроса услышала слово «фаунус».
— Саттанан эдимлир, фаунус.
— Я не знаю, кто это, — уверенно проговорила Ишмерай.
— Клянись? — он протянул ей крест.
— Клянусь, — прошептала она, поцеловала крест и поклонилась священнику.
