https://telegra.ph/file/a90ebb23308322e5075ad.jpg
Ее палец провел по красной метке, заставив ту зудеть еще сильнее.
— Какая разница? — отозвался я, вытягивая свое запястье. Обсуждать это сейчас не имело смысла.
— Или кто-то еще… — бесцветно протянула Майя, следя, как алая буква опять скрывается под одеждой. — И правда, никакой разницы…
Обхватив мою шею, она медленно подняла глаза на меня.
— Ты не можешь обещать, что это навсегда, а Лилит может… Прости, — прошептала она мне прямо в губы и, рывком притянув к себе, поцеловала.
Я машинально отдернулся, чувствуя, как жар с размаху ударил в голову, словно в один миг моя температура улетела за сорок. Теряя четкость, кабинет поплыл перед глазами, и следом меня будто опрокинуло, перевернуло вверх дном, путая светлое и темное, запирая поглубже то, что делало меня мной, и выпуская наружу то, что мною не являлось. Клетка в моей голове, в которой я держал все неприемлемое, все недостойное, опустела, а затем в нее, как пленника, затолкнули сознание. Все человеческое оказалось внутри, а снаружи осталось только звериное, только инстинкты, которые вопили «видишь девушку — трахай!». Вся кровь, казалось, прилила к паху. Мне не были нужны ласки или прелюдии — хотелось просто ей вставить и отдолбить на первой же удобной поверхности.
Папки, листы, ручки, подставки — все с грохотом полетело на пол. Подхватив за бедра, я стремительно посадил ее на освободившийся стол. Пальцы рванули молнию на ее джинсах и дернули их вниз — сразу вместе с трусиками. Желание было безумным, выжигающим, вконец уносящим. Прямо здесь на столе, прямо на кафедре — плевать, если кто войдет! Сейчас ничего уже не имело значения.
— Можешь прямо так, — шепот Майи прозвучал словно сквозь толщу пространства, — я на таблетках…
Даже если бы она не сказала, я бы так и поступил. Терпения на то, чтобы достать презик из кармана, уже не было — хотелось войти в нее немедленно. Никакого самоконтроля, никакого благоразумия уже не осталось. Сорвав джинсы с одной ее ноги, чтобы их можно было пошире раздвинуть, я сдернул с себя брюки и плавки. Член уже невыносимо горел от желания. Поставив одну ногу на стул, Майя оперлась руками на парту и немного откинулась, давая самую удобную позу, чтобы себя трахнуть. Трахнуть ее стало неизбежной потребностью — из тех, что удовлетворяют без разрешения и согласия. Шагнув к ней, я с силой проник внутрь.
Руки по ней даже не ходили, не ласкали ее, не пытались добраться до груди, задрать свитер — одна просто впилась в ее бедро, а другая стиснула ее талию. Раз за разом, рывок за рывком я кидал ее на себя, насаживая на член все глубже. Никогда я не был так груб с девушкой — даже не думал, что в принципе могу быть таким.
Участвуя в процессе, я будто одновременно в нем и не участвовал, наблюдая этот секс как из клетки. Чувствовал мозгом, что так нельзя, что не хочу так, а телом ничего не мог сделать, не мог изменить. Если бы она не раздвинула ноги, я бы их раздвинул сам, не дала добровольно, я бы взял силой — ненавидел бы себя в эту секунду, но все равно бы взял. Ее поцелуй был намного хуже, чем поцелуй Лилит — там напрочь сносило крышу и контроль пропадал полностью, здесь же крыша оставалась при мне, осознавая все, вот только тело с ней больше не считалось.
С каждым моим грубым движением жар становился все нестерпимее, и мне хотелось еще быстрее, еще резче. Ее голые бедра бешено двигались по столу, то и дело врезаясь в жесткий край. Один за другим с ее губ срывались стоны — жалобные, болезненные и в то же время мучительно сладкие. Текла она обалденно, просто сочилась — липкая смазка уже покрывала нас двоих, сбегая с ее киски, оставаясь на члене, входящим все глубже с каждым толчком, размазываясь по столу с каждым рывком ее бедер.
Майя зажмурилась и, запрокинув голову, стала стонать еще громче. Я уже знал достаточно девушек, чтобы понимать, в какой момент они начинают кончать. Так вот Майя — от этой дикой позы, от шлепков, с которыми ее бедра ударялись о стол, от силы, с которой я ее брал — кончала. Судя по стонам, чем резче и грубее я ее стискивал, чем больнее ей становилось, тем большим было ее удовольствие.
Ее судороги вскоре передались и мне. Под каждый ее рваный выдох, под каждый синяк, который оставляли на ней мои руки и край стола, я начал в нее выплескиваться, заливая настолько густо, что теперь из нее вытекала не только смазка, но и сперма, обильно заляпывая нас и все вокруг. Больше всего на свете в эти мгновения я хотел остановиться, но вместо этого мой член долбил ее еще яростнее.
Пока кончал, я себе не принадлежал. Только когда выплеснулся и вышел из нее, границы ментальной клетки начали рушиться, высвобождая сознание. Лихорадочный, невыносимый жар медленно отступал, возвращая мне контроль над телом, которое наконец стало осознавать все, что только что натворило. Все еще с закрытыми глазами, Майя неподвижно сидела на месте, запрокинув голову, раздвинув ноги — она словно сама улетала со своим поцелуем. Ее грудь высоко вздымалась от глубоких усталых вдохов и выдохов, бедра алели от всех доставшихся им шлепков, рывков и ударов, а из промежности прямо на стол стекал густой белый ручеек.
Иллюстрация: https://telegra.ph/file/8d04aa6b5be3738b9526e.jpg
За спиной отчетливо скрипнула дверь. Вцепившись в брюки, я молниеносно натянул их на себя вместе с плавками. Майя открыла глаза и, как в трансе, сфокусировалась на двери. Застегнувшись, я без особого желания обернулся. В проеме, сжав губы в тонкую нить, стояла Алина — ничуть не удивленная, наоборот, всем видом показывающая, что мы полностью оправдали ее ожидания. Возможно, стояла так уже пару минут, наблюдая, и только теперь решила заявить о своем присутствии.
Словно опомнившись, Майя вскочила со стола. Не глядя ни на кого, лихорадочно натянула трусики и брюки прямо поверх сочащейся киски и побежавших по ногам капель и кинулась к выходу — мимо сестры, которая даже не шелохнулась. Я же растерянно уставился на опустевший стол, блестящий от ее смазки и белый от моего семени. И что делать? Спросить, можно я уберу свою сперму с вашего стола? Это действительно получилось грязно. Сколько мы трахались с Сашей на партах — ни разу не получалось так.
— Закончил? — сухо спросила Алина. — Можешь идти.
Грязь на столе пробиралась куда-то глубже, будто
