прихожую, к двери.
Звонок часто-часто на уши отдавал звучной резью; Макс махнул рукой:
— Давай, Саш.
— Да, сейчас Кос с Катей подтянутся, но… — Белов снова откашлялся в президентской манере, которую Аня, поглаживающая ремешок Витиных часов, вдруг не смогла не заметить, не сопровождать выразительной улыбкой, очень сходной с улыбкой Валеры Филатова.
Саша заглянул каждому в глаза — на доли секунды, но каждому — и произнёс:
— Хотел поднять этот тост за уходящий девяносто третий год. Он был нелёгким, был сильно очень трудным…
Белый затопорщился на секунду. Анна вдруг поняла явно, о чём, точнее, о ком — а ещё точнее, о чьей смерти — думал Саша в те доли мгновений, которые не знающая о трагедии Белова Елизавета Андреевна приняла за попытку перевести дыхание. Только вот бригадиры, Макс и сама Пчёлкина поняли, кто в голове у Белого появился фантомным образом, навсегда ушедшим в небытие.
Кто в мыслях мелькнул силуэтом с длинными волосами, широкой, по-восточному доброй душой и излюбленными синими чётками…
Саша быстрее, чем Анна смела слой пыли с воспоминаний о гибели Фарика, со всех предшествующих и последующих этому убийству событий, дёрнул щекой. Белый закончил с такой же глубокой интонацией, прошивающей душу точно иглой:
— …но тем не менее, несмотря ни на что, мы живы. А это главное. А если учесть, что, вроде как, мы ещё и более-менее счастливы, то жаловаться нам с вами, друзья, вообще грех.
Он на супругу посмотрел через своё плечо, и явно понятно стало, про какое счастье — по крайней мере, своё, личное счастье Белова — говорил Саша. Аня не заметила, как улыбнулась, в равной степени радостная от гармонии, которая у брата с Оленькой царила, так и от мысли о, зараза, таком уморительном недовольстве Елизаветы Андреевны.
Что-то шуршало в коридоре, когда Пчёлкина почувствовала, как под её ладонь пролёзла рука Вити, гладя, расслабляя пальцы Ани, сплетаясь с нею в замок.
И тогда морозец, рисующий на окне изморозью асимметричные линии и по полу стелющийся сквозняком, перестал ощущаться. Тепло стало внутри, словно от пледа, горячего зеленого чая с липой и мёдом, поцелуев и признаний в любви от супруга, на частоту которых Анна не смела жаловаться.
Полосы обручальных колец соприкоснулись друг с другом, едва слышно стукаясь.
Она сама не заметила, как вместо открытого взгляда, по искренности сходного с детским, выдала Вите кокетливый взор из-под ресниц, сопровожденный не менее сладкой улыбкой.
Пчёлкину словно ремень затянули прямо под рёбрами, и легкие сдавили, как портупеей.
Оля с любовью взглянула на Сашу, тихо чокнулась с ним бокалом и, чтоб саму себя не смущать сильно чужим вниманием, высоким голосом воскликнула:
— Ур-ра!..
И прозрачный намёк все поняли. Макс первым поднялся из-за стола, за ним повставали все. Снова забились друг о друга грани фужеров, высоко звеня, снова выплеснулись половины вин из бокалов, капая на нарезки и заправки, но никого это не смущало. Равно как и запах прогоревших бенгальских огоньков, за общим весельем совсем незаметный.
— О! — раздался вдруг сильно басистый голос. — Новый Год ещё не наступил, а они уже бухают!
Гости обернулись с напряжением школьников, застуканных за гаражами с сигаретами. А потом — секунда, и тишина лопнула, взрываясь гоготом, от которого даже Анна осела обратно на свой стул, не поверив глазам, ей явивших маму в красной шубе и кудрявой белой накладной бороде.
Тётя Катя же нисколько не смутилась обильного внимания к её персоне, как и не смутилась намеренно яркого и неряшливого макияжа — щек, накрашенных ровным красным кругом, и синих-синих век. Она, полностью игнорируя хохот Валеры, который, чуть ли не напополам согнувшись, наклонился к трясущейся от смеха Томиной груди, завела намеренным басом детский стишок:
— Долго шёл к вам сквозь сугробы, я, ваш Дедушка Мороз! Наконец до вас добрался, и подарки вам принёс!
— Тётка, я тебя люблю! — Саша откровенно заржал и, кажется, только собрался отдышаться. Только вот Космос, облаченный в шубку Снегурочки, на нём больше напоминающую удлиненный жакет, с шапочкой с торчащей из-под нею белой косичкой, вприпрыжку остановился за спиной Кати и лишил приглашенных спокойствия.
Анна зажала рот руками, душа совсем не характерный ей гогот, и откинулась за спину свою, на Пчёлу, в смехе отбивающего себе ладоши; вот тебе и ха-ха!.. Холмогоров напоминал Снегурочку, уже отгулявшую череду новогодних корпоративов и изрядно помотанную однотипными сценариями, но его спокойствие и намеренно высоко-выдавливаемый голос пробивали на смех всех.
Разве только Кира сидела, хлопая серыми глазками, в которых читался вопрос из серии: «Косик, ну ты, чё, балбес?».
Космос, перебивая всеобщим гам своим писклявым голосом, под который никак не подстраивался его откровенный бас, прокуренным тоном читал с руки продолжение стишка:
— …С Новым годом поздравляю. Вас любовь, у…тачка?..
— Какая тачка, дурень? — шикнула мама, едва не выписывая «внучке», выше её почти на три головы, подзатыльник. — «Удача»!
— А, — протянула «Снегурочка», не заметив, как Ольга, улыбающаяся до боли в щеках и сухости в горле, принялась салфеткой вытирать выступившие от смеха слёзы с красиво накрашенных глаз.
— …Удача ждёт. Принесёт вам… — и Космос снова нахмурился; видно, от волнения ладонь вспотела, отчего подсказка смазалась в сплошную синюю линию. Он под откровенно шокированный взгляд Елизаветы Андреевны улыбнулся так, как Снегурочки не улыбаются даже подшофе, и к Кате обернулся с лицом школьника, не сделавшим домашнее задание:
— Тёть Катя, я забыл.
Она в ответ вздохнула тяжело, краснея ни то от жаркой шубы, ни то от неудавшегося их с Космосом сюрприза, и тогда всё-таки дала Холмогорову по затылку. Да так звонко, что у него заметно накренилась косичка.
Бригадир только рот раскрыл, готовый возмутиться, но вовремя язык за зубами спрятал и с относительно уязвленной гордостью потёр голову.
Пчёлкин, отдышавшись, в шуме гостиной, который в сравнении с недавно царившим гамом можно было назвать «тишиной», с восхищением протянул:
— Ай да тёща!..
Валера не сдержался и, закашлявшись, постучал ладонью по столу. Аня чуть под стол не уползла, понимая, что от хохота ноги перестали держать, а все силы были брошены на то, чтоб не сорвать в смехе связки. Воцарившийся балаган шумом таким дал, что загудели перепонки.
Пчёлкина на плечах почувствовала ладонь, к себе притягивающую, и на груди у мужа продолжала содрогаться, позволив себе чуть ли не впервые не прятать, не подавлять эмоции в компании друзей и родных.
В праздник же, наверно, это было можно?
Она взглянула на маму, которая зарделась от комплимента высшей степени и, стянув бороду на подбородок, всем помахала красным пакетом:
— С Новым
