Жизнь, что луна: то полная, то на ущербе.
Пословица 18 лет назад
Антонина сидела и ждала, когда женщины закончат секретничать на кухне. Она понимала, что сейчас ей скажет мать, в чем обвинит, и совсем будет плохо, если она все расскажет отцу. Как так получилось, что Прасковья Петровна застала их в постели? О чем она говорила с Никитой? Было обидно, что он никак не попытался защитить Тоню. Получается, что это она «соблазнила мальчика», а он тут не при делах.
— Мерзкая ситуация, — сказала она себе вслух. — Хуже некуда, сейчас мать начнет меня стыдить.
Дверь хлопнула и Тоня поняла, что соседка ушла.
— Как же так, доча? — Мать стояла на пороге ее комнаты.
— Как-то так.
— Ты его любишь?
— Люблю!
— Паша не хочет, чтобы вы встречались.
— Меня интересует не твоя Паша, а Никита.
— Паша считает, что ему надо, во-первых, закончить школу, а во-вторых, поступить в институт.
— Наши планы здесь совпадают. Мне тоже нужно закончить школу и поступить в медицинский. А потом мы поженимся.
— Если ты не завяжешь с любовью, с медицинским можно попрощаться.
— Скажи, как можно с любовью завязать, мам? Как?
— Я думаю, что встречи вам надо прекратить. Меня Паша просила с тобой поговорить.
— Мама, ты что так перед ней заискиваешь? Она всего лишь парикмахерша, человек, который стрижет волосы. У нее нет образования, как у вас с папой. Почему ты ее не выставила за дверь? Чего ты боишься?
— У тебя приступ юношеского максимализма, Тоня. С чего ты решила, что я заискиваю? Я уважаю ее профессию, связи, возможности. А у меня таких возможностей нет. Да и почему я должна ее выгонять, я, наоборот, чувствую себя виноватой. Это она застала мою дочь у себя в квартире за неприличным занятием.
— Значит, любовь — это неприлично?
— Ложиться с мальчиком в постель, когда у тебя еще нет аттестата, неприлично, — непререкаемым тоном произнесла мать. — Мне было неловко, стыдно.
— А ей не стыдно сюда приходить?
— Она мать, и она переживает за своего ребенка, за своего сына. И основания переживать у нее есть.
— Мама, ты можешь отчитаться перед своей Пашей, что провела разъяснительную беседу со мной. Только у меня к тебе большая просьба — не говори ничего отцу.
Через два дня Антонина встретила в подъезде Никиту.
— Ты куда исчез? Я звоню, мать твоя к телефону подходит, я тогда трубку кладу.
— Да понял я, что это ты звонила. Я тут, — Никита опустил глаза, — к отцовой тетке в Москву уезжаю. Отправляют меня родители. Мать говорит, что надо поступать в приличный вуз, да и в столице возможностей больше.
— Ты уезжаешь? Как? — она растерялась. Он не может уехать, а как же она, Тоня?!
— Родители меня отправляют.
— А ты, что ли, посылка? Отправляют!
— Не злись, Тонька. Я ведь никуда не исчезаю с земли. Ну подумаешь, до окончания школы поживу в другом городе. Потом ты ко мне приедешь. Мы же с тобой уже обо всем договорились.
— Это правда?
— Зачем мне трепаться? С матерью просто ругаться не хочу. Я пока от нее завишу.
— То есть как зависишь?
— Так же, как ты, — материально. Поэтому давай не ссориться с тобой, а договариваться. Письма еще никто не отменял. Буду тебе писать, и чтобы тут не смела без меня гулять ни с кем.
— Дурак! Да мне никто не нужен!
Вечером следующего дня Тонина мать как бы случайно обронила:
— Никита уехал в Москву с отцом. Будет там доучиваться, может, и правильно, Москва есть Москва.
— Я знаю, я закончу школу и тоже уеду к нему в Москву.
— Ну, поживем — увидим.
Через неделю Антонина обнаружила, что у нее образовалось море свободного времени и что по многим предметам ей нужно подтянуться. Учеба давалась ей легко, без напряжения, требовалось только учить предмет. Каждый день по нескольку раз она проверяла почтовый ящик и наконец увидела заветный белый конверт.
