Книга Ольга - Бернхард Шлинк

В последние годы, когда фройляйн Ринке еще приходила к нам, она порой шила что-нибудь, но чаще просто сидела за швейной машинкой, не работая. Случалось, она бралась подшить какой-нибудь подол, да все строчила и строчила, не замечая, что уже вышла за край материи, – нитки перепутывались, и она сидела, печально и растерянно уставившись на эту кудель. Или, уже вдев нить в иголку, откладывала шитье и, уронив руки на колени, смотрела в окно, на улицу, хотя ничего там не происходило. Или засыпала, низко опустив голову, потом просыпалась оттого, что заболела шея. «Пора вам подыскать себе другую портниху».

Но времена домашнего шитья миновали. Мой брат уже не вырастал из рубашек и штанов, которые после небольшой переделки донашивал я. Моя бережливая матушка нашла комиссионный магазин, где полно было подходящих для меня вещей, и портниха стала не нужна. К тому же мои сестры уже покинули родительский дом и жили отдельно, а вслед за ними и я, как только окончил школу.

Видя, что нашей фройляйн Ринке тяжело работать, мы думали, все дело в том, что она состарилась и устала. А она, перестав работать, наоборот, воспрянула духом, как будто, распростившись с шитьем, она разом стала свободной. Теперь она могла пожить для себя.

Много лет промыкавшись по съемным углам, она наконец получила собственную квартиру на пятом этаже, в доме, построенном жилищным товариществом: две маленькие комнатки, балкон, кухня и ванная. Рядом с ее домом была товарная станция железной дороги, и фройляйн Ринке полюбился открывавшийся с балкона широкий вид на убегающие вдаль рельсы, старую будку путевого обходчика и старую водонапорную башню. Летом она сидела на балконе, где устроила крохотный садик, посадив цветы в длинных ящиках.

Она наконец могла читать все, что ей уже давно хотелось прочесть: классику и современные книги, романы, стихи, рассказы о женских судьбах, книги о слепых, глухих и глухонемых, книги по истории Германской империи и Веймарской республики, а также читать ноты тех пьес, которые она когда-то играла на органе, и других, которые не играла, но хотела бы играть. Она ходила в кино, смотрела картины, выбирая те, где поменьше диалогов и побольше действия, – фильмы-балеты, боевики, вестерны. Она по-прежнему голосовала за социал-демократов, первого мая ходила на демонстрации профсоюзов, по праздникам – в церковь.

Раз в две-три недели моя мать приглашала ее на воскресный обед, я привозил ее к нам, потом отвозил домой. Один родственник подарил мне старенький «опель», который у него не приняли в счет оплаты нового автомобиля. И в другие дни я иногда заезжал за ней, и мы куда-нибудь отправлялись: в кино, на выставку, или в музей, или обедать в ресторане. Дед и бабушка, у которых я проводил свои самые счастливые каникулы, умерли, я очень любил обоих и раньше часто к ним ездил. В моей жизни зияла брешь, кто-то должен был занять их место.

Фройляйн Ринке любила ездить со мной в художественные музеи разных городов нашей округи. И смотрела всегда на одни и те же картины. Это была живопись времен ее юности, тех лет, когда она открыла для себя искусство. Ансельм Фейербах[23] и Арнольд Бёклин, импрессионизм, экспрессионизм. Одной из ее любимых была картина Эдуара Мане «Расстрел императора Максимилиана»[24].

– Почему вы так любите эту картину?

– Этот император был легкомысленный и несерьезный человек, но мы его жалеем. Художник осуждает политическую авантюру Наполеона III, однако, пытаясь критиковать, лишь превозносит ее. А сама картина эта столь велика, что могла бы вместить и нас.

Иногда во время наших прогулок мы неожиданно натыкались на что-то из прошлого Ольги. Перед витриной канцелярского магазина она вспомнила о вечном пере фирмы «Зеннекен». «Во время бегства у меня украли его, вместе с часами и кольцом. Не русские украли – немцы. Но мне еще повезло. Другие беженки пострадали больше». Когда мы бродили по рынку, навстречу попался мужчина с собакой, и Ольга остановилась и долго смотрела на этого пса, черного бордер-колли с белым «воротником» и голубыми глазами. «Вот точно такая собака была у Герберта». Она протянула ладонь, пес ее обнюхал, затем позволил себя погладить. Однажды, когда мы возвращались из кино, светила полная луна, казавшаяся необычайно большой. И тут Ольга вспомнила школу: «Мы пели с детьми „Леса давно уснули…“, но гораздо красивей другая песня: „Луна взошла, сияя…“ Да, на ее тексте я тоже сумела бы всему их научить».

Однажды, после поездки на гору Людвигсхеэ, мы сидели в кафе, на террасе, разговаривали, и вдруг Ольга замолкла на полуслове, пристально глядя на пожилую пару, сидевшую за одним из столиков: она с белыми волосами, полноватая, он лысый и худощавый, оба хорошо одеты. Ольга встала, сделала несколько шагов в их сторону, остановилась. Она стояла, как всегда, держась очень прямо, но спустя миг опустила голову и вся как-то поникла. Я вскочил, но она махнула мне рукой, мол, не беспокойся… Только сказала, что хочет уйти.

– Что случилось-то? – Я задал этот вопрос, когда мы уже сели в машину.

Она ответила не сразу, а лишь когда я подъехал к дверям ее дома.

– Та женщина – Виктория… Капризный ротик… высокомерный взгляд… – И она рассказала о том, как Виктория пыталась расстроить их отношения с Гербертом.

– А что с ней было потом?

– Да ты же ее видел. Ей все как с гуся вода – и первая война, и вторая, и бомбежки, инфляция… Она из тех, кого ничем не прошибешь.