Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Ежов дал ход убийственному компромату не сразу. После упоминавшихся кадровых перестановок в СПО надо было успокоить Ягоду и Молчанова, создав у них впечатление, что им по-прежнему доверяют. Для этого им решили отдать на растерзание Пятакова и Радека. Молчанову и Штейну казалось, что они хорошо выполняют свою работу и ими должны быть довольны. Поскольку визиты Ежова в НКВД прекратились, у них сложилось впечатление, будто после процесса Каменева, Зиновьева и 14 их «сообщников» в ЦК убедились в их профессионализме и решили избавить их от опеки Ежова. Они с головой ушли в работу, подвергая подследственных многосуточным непрерывным допросам и «выстойке» – новому виду пытки, состоявшему в том, что арестованного заставляли несколько дней и ночей подряд стоять на ногах, пока он не падал от изнеможения. Кривицкий свидетельствует в своих воспоминаниях, что одного из заключенных на «выстойке» продержали «на протяжении 55 часов под слепящим светом ламп». Один из следователей, практикующих «выстойку», как-то в приятельской беседе спросил его: «Разве вы не признаетесь, если простоите на одной ноге десять часов подряд?» [167] .
Мнимое ощущение триумфа, всемогущества пьянило Ягоду и его окружение. В НКВД решили воспользоваться ситуацией, чтобы окончательно дискредитировать Ежова. После расстрела Конара и ссоры с Пятаковым последним близким другом Ежова оставался Л. Марьясин, председатель правления Госбанка СССР и замнаркома финансов. Ежов настолько сблизился с ним, что в пьяном виде они предавались непристойным забавам [168] (впоследствии, видимо, отсюда родились слухи о гомосексуальных наклонностях Ежова). И вот теперь решено было представить Марьясина преступником, чтобы получалось, будто все окружение Ежова – сплошь разоблаченные враги советской власти. Для этого использовали пустяк – при Марьясине накопилась внушительная задолженность грузинского Самтреста Госбанку СССР, который его кредитовал (эта задолженность, к слову сказать, возникла еще до прихода Марьясина в Госбанк). Марьясина обвинили в едва ли не растрате, о чем доложили Сталину. Тот отнесся к информации вполне серьезно и решил еще раз проверить Ежова, поручив ему служебное расследование в порядке партийного контроля. И Ежов пожертвовал своим другом ради карьеры, направив 6 сентября Сталину доклад: «Дело с кредитованием Самтреста Грузии проверил. Вина Марьясина целиком подтверждается...» На основании доклада Ежова Марьясин был отстранен от должности [169] .
Для Ежова интрига с Марьясиным вряд ли оказалась неожиданностью. Он получал информацию о происходящем через Агранова. Когда Ягода в личном разговоре с Аграновым высказал предположение о содержании предсмертного письма Томского, Агранов тут же передал этот разговор Ежову [170] . Тому окончательно удалось вбить клин между Аграновым и Молчановым, который к тому времени считался «правой рукой» Ягоды и его главным информатором о настроениях среди работников центра паутины НКВД. Таким образом, в сентябре сложилась весьма запутанная ситуация, при которой НКВД по всей стране собирал секретную информацию для своих руководителей, Молчанов занимался сбором информации для Ягоды о разговорах и взаимоотношениях самих работников НКВД, а Агранов информировал Ежова о делах Молчанова. М.М. Ильинский, сын одного из связистов центрального аппарата НКВД того времени, пишет: «И у стен в НКВД, и повсюду были свои глаза и уши. Был большой спрос на «прослушку». Подслушивали по-разному, но всех и вся. Техника была до примитивности проста. Подслушивали даже в туалетах...» [171]
Тем временем следствие госбезопасности, словно раскручиваясь смертоносной спиралью, начало уже без разбору захватывать бывших участников «правой», троцкистской и зиновьевской оппозиции. 23 августа взят под стражу Угланов; из тюрьмы выйти ему более не суждено. Шанин силами своего транспортного отдела произвел арест большой группы руководителей-железнодорожников, в прошлом работавших с Углановым, их список был направлен минуя Ежова напрямую Кагановичу как руководителю Наркомпути (Шанин по должности являлся одновременно помощником Кагановича). Людям Молчанова удалось получить от Сокольникова уличающие показания на Бухарина, с которым они дружили с гимназических времен; эти показания Сокольников подтвердил 8 сентября на очных ставках с Бухариным и Рыковым в присутствии Кагановича. Бухарин после очной ставки зарыдал «и все просил ему верить» [172] .
11 сентября был арестован Пятаков, 16 сентября – Радек. Одновременно с Радеком взят под стражу Николай Глебов-Авилов, член первого состава Совнаркома, активный зиновьевец, за участие в Новой оппозиции смещенный со всех постов и доживавший свой век директором Ростсельмаша: его расстреляют через полгода. Маневр ягодовцев очевиден: они отныне докладывают собранные материалы по политическим делам Кагановичу (в отсутствие Сталина, отдыхавшего в своем сочинском имении «Зеленая роща»). Ежов, почувствовав, что его оттирают и не сегодня-завтра самого могут отдать на расправу Ягоде, заволновался. На следующий день после очных ставок Сокольникова с Бухариным и Рыковым оставшийся не у дел Ежов направил в «Зеленую рощу» письмо, которое заканчивалось словами: «Очень хотелось бы рассказать Вам о некоторых недостатках работы ЧК, которые долго терпеть нельзя. Без Вашего же вмешательства в это дело ничего не выйдет.
Т. Сталин, я очень колебался, стоит ли в письме писать о таких вещах. Если неправильно поступил, – выругайте. Шлю Вам самые лучшие пожелания.
9.IX – 36 г. Ваш Ежов» [173] .
Сталин не выругал его, а вообще не отозвался, чем, конечно, заставил автора письма изрядно понервничать. Тот в отчаянии стал хвататься за всякую возможность обвинить ягодовскую клику в «замазывании троцкистских дел», как он выразился во второй декаде сентября в очередном письме Сталину, собрав все порочащие Ягоду слухи и домыслы; а поскольку сам понимал их малозначительность, вынужден был попросту блефовать: «Подробности сообщу при личном докладе. По-моему, дело требует серьезного расследования» [174] .
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
