Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
Наверное, это удивительное соответствие можно истолковать как подтверждение известных преданий о «потерянных коленах (родах) Израилевых». Однако самое, по-видимому, непротиворечивое толкование выводит нас на субстратное, гиперборейское божественное имя, чьи истоки скрываются в глубине десятков тысячелетий. Вряд ли может смущать то обстоятельство, что тлинкитский Эль — это, как правило, уже знакомый нам мифологический Ворон (иногда Эль принимает и другие формы). В палеоазиатском варианте реконструируемого гиперборейского мифа Ворон связан с Полярной звездой, то есть именно с тем «небесно-земным» локусом, где и происходит первотворение мира — сфера действий тлинкитского Эля. Да и некоторые образы в мифологических сказаниях о нем самом дают возможность его гиперборейской идентификации, например, образ морского острова, где хранятся высшие, изначальные ценности мира: свет, пресная вода и т. д.
Палеоазиатские лингвистические реконструкции, по-видимому, могут рассматриваться и как свидетельство первоначальной женственности исследуемого теонима. Дело в том, что в чукотско-камчатском праязыке «лахэ» — это мать; отсюда прачукотское «(х) эллахэ» и ительменское «лахск» с тем же значением. А вот слово олень в прачукотском — «(х) эльве» — имеет хотя и схожую, но все-таки иную форму; вероятно, понятия олень и мать (Богиня-Мать?) в прачукотском языке уже обособились.
Примечательно, что один из языков-изолятов Дальнего Востока — нивхский — тоже знает слово «лах», но здесь оно означает главную часть остроги, А это уже скорее фаллический, мужской образ. Возможно, нивхский язык отражает стадиально более позднюю фазу, когда изначальный гиперборейский теоним (реконструируем его как *ELI или *ELA) стали соотносить уже не с Богиней-Матерью, а с мужским началом.
Тогда, очевидно, в русском олень (елень) — н— является притяжательным аффиксом, а все слово будет означать «принадлежащий Богине» или Богу, «Божий». Получается, что и дошедшее до нас в античной традиции имя гиперборейца Олена переводится так же.
На примере теонима *ELI можно поговорить в целом о реконструкции сакральной лексики в праязыках. Очевидно, что методами чисто лингвистической компаративистики теоним не воссоздается. Однако его морфему, как мы видели выше, допустимо отыскать с помощью приемов сравнительной мифологии — в том случае, если в нескольких архаичных традициях выявляется повторяющаяся словоформа со сходной семантикой (желательно, чтобы это сходство имело место сразу по нескольким осям соответствующей ассоциативной матрицы).
А вот атрибуты, оттенки значения этого теонима, ныне непонятного лингвистически, можно выявить уже в рамках обычной лингвистической компаративистики, — для того праязыка, в котором этот теоним предположительно «читался» как понятное слово, со всеми сопутствующими цепочками однокоренных морфем. Конечно, возможны омонимия и вторичная ассимиляция внешне схожих словоформ. Но, тем не менее, представляется вполне допустимым реконструировать (подобрать в уже существующих словарях глубинных этимологий) для данного теонима или иного сакрального термина устойчивый (как синхронический, так и диахронический) набор смысловых и языковых коннотаций. А это, в свою очередь, дает возможность богословского (мифологического, ритуального и т. д.) истолкования.
Утерянное слово волхвов. В процессе работы над реконструкцией гиперборейского лексикона у автора этих строк неоднократно возникала крамольная мысль о том, что многие лексемы, безусловно, сакральные и древние, в ностратической и борейской ретроспекции «смыкаются» друг с другом, указывая на какое-то общее для них, бесконечно глубокое в своей многоуровневости слово. Степень его сакральности, видимо, должна была быть еще более высокой, чем у слов-потомков. Понятно, что попытка конкретизировать такое изначальное слово (Утерянное Слово некоторых более поздних религиозных традиций) — предприятие дерзкое и уязвимое с позиций любой науки. И все же, вероятно, имеет смысл поговорить о результатах (пусть не окончательных) такого рода разысканий.
Слово это, если опустить промежуточные, полуинтуитивные рассуждения, в фонетической записи получилось примерно таким: *ŊwhVLGwV. В этой неудобочитаемой морфеме первые три буквы образуют единый, монофонематический комплекс (назализованный лабиовелярный, то есть огубленный звук с аспирацией, придыханием). V, как принято в компаративистике, — это гласный неизвестного качества, а Gw обозначает лабиовелярный звук, который в диалектных вариантах, или в диахронии, мог, видимо, трансформироваться в последовательность двух звуков, G и W. Согласные звуки переданы прописными буквами; в компаративистике это означает, что они реконструированы приблизительно, и на месте L может возникнуть R, a на месте G — K (Gh, Kh).
Начальная фонема, столь сложная в написании и произношении, исключительно продуктивна в своем диахроническом развитии. Как показывают сравнительно-лингвистические исследования, она может систематически переходить в gw, g, gh, b, bh. Далее, gw иногда дает w, которое в принципе со временем может вообще исчезнуть, и тогда из нашего Утерянного Слова получатся исключительно важные корневые основы типа ARG, ALG, отчасти рассмотренные выше. Если же указанная трансформация произойдет в конце Утерянного Слова, то из него могут образоваться лексемы wVl-, bVl-, открывающие путь бесчисленным дериватам со значением величия, белизны и т. д. А выпадение начального w приводит к одному из древнейших именований Бога — Эл, Эль.
Если предположить, что экзотические для индоевропеистики чередования звуков, имеющие место в валлийском, то есть кельтском, индоевропейском в своей основе, языке (например, в начале одного и того же слова р может заменяться на b и даже на mh), — это наследие субстратного (палеоевропейского? гиперборейского?) произношения, то цепь звуковых чередований приводит к формам MLG, MLK. Отсюда — и хорошо известные библейские и коранические именования ангелов и царей (malaq-, meleq— и т. д.), и еще одно семантическое поле, также восходящее (согласно этимологиям «Вавилонской Башни») в своих истоках к палеолиту и связанное с образами женского начала, материнской груди, молока. В этой же «валлийской» матрице оказываются и формы BLG, BRK, PLG, PRK. А от них — и русское благо, и афразийские слова с корневой основой brq и со значением сияния, благодати, и греческое (фракийского происхождения?) πέργαμον, крепость, восходящее к ностратическому обозначению твердыни…
Гипотетически, в первом приближении, без систематической проработки, можно предположить, что от этого Утерянного Слова происходят, помимо вышеупомянутых, такие различные, но глубоко значительные термины и именования, как влага, валькирия, Валгалла, вёльва, вали (в исламской культуре носитель благочестия и сокровенных знаний), vil или vel — древнеисландский терминологический аналог алхимического Искусства. Русалки-вилы славянской мифологии; библейское возглашение «Аллилуйя» (находящее неожиданную аналогию в названии главного праздника ительменов Камчатки — «Алхалалалай»); имя древнерусского бога Велеса; название горы Пялкинпорр в священных для Кольских саамов Ловозерских горах (об этой горе пойдет речь в одной из глав книги, которую вы держите в руках), — перечень легко можно продолжить. Нельзя не заметить, что (по крайней мере, на первый взгляд) одним из самых точных фонетических эквивалентов предложенному Утерянному Слову является русское слово, безусловно, древнее и сакральное, — волхв. Можно, естественно, вспомнить и Волгу, если, конечно, ее название не состоит из двух самостоятельных словоформ.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
