Римлянин на войне. Почетные венки. Дипломатия и переговоры. Дисциплина. Осада и штурм.
I
Испания мало изменилась со времени Великого Сципиона. По-прежнему то была суровая страна с диким населением, придерживавшимся жестоких обрядов, вплоть до человеческих жертвоприношений. По-прежнему в этой мрачной пустыне, словно оазисы, поднимались приветливые греческие города побережья и римская колония Италика, основанная Публием Африканским Старшим. Наш герой и его друзья быстро убедились, что в зловещих слухах, которые ходили об этой сумрачной стране, не было ни капли преувеличения. Варвары уходили в горы, унося с собой продовольствие и угоняя скот (Арр. Hiber., 52–53). Римляне шли по печальной пустыне. От непрерывных трудов, дурной пищи и напряжения они выглядели усталыми и осунувшимися. Уже много ночей они не смыкали глаз (ibid., 54). Вот в какой угрюмый и неприветливый край судьба забросила того, кто еще так недавно казался всецело погруженным в служение музам и далеким от нужд обыденной жизни!
Но не это тяжелым камнем лежало на сердце Сципиона. Он, которого когда-то называли ленивым, вялым и лишенным римской энергии, мог выносить холод, палящий зной, ветер, дожди, голод, бдения и всевозможные лишения с таким спокойным, неколебимым мужеством, что поражал даже видавших виды солдат, а его отвага вызывала изумление и у врагов, и у друзей. Нет, он мог бы вынести во сто крат большие беды. Дело было в другом.
Консул Лукулл, под началом которого он служил, был никчемнейшим человеком — бездарным, наглым, алчным и лживым[34]. В Испанию он приехал, привлеченный слухами о ее сказочных богатствах. Он мечтал разбогатеть и надеялся, что в дикой стране, далекой от цивилизованного мира, ему все сойдет с рук. Рассказывают, что он без всяких причин начал войну с испанским племенем ваккеев. И ужаснее всего — с помощью самого бесчестного обмана он захватил неприятельский город и перебил множество жителей. «Лукулл, — пишет Аппиан, — покрыл имя римлян позором и поношением» (Hiber., 51–52). Отныне никто из иберов им не верил. На мирные предложения они отвечали язвительным хохотом и спрашивали, неужели римляне полагают, что кто-нибудь еще не знает, как поступили они с ваккеями. Вот что нестерпимым стыдом жгло сердце Сципиона.
В мрачном настроении римляне приблизились к сильному и укрепленному городу Интеркатия. Некоторое время оба войска стояли друг против друга. Вдруг из рядов иберов выехал исполинского роста воин, настоящий великан, в блестящем вооружении и вызвал любого смельчака из римлян на единоборство. Римляне никогда не испытывали расположения к такого рода картинным поединкам в духе гомеровских героев или средневековых рыцарей. Во всех известных нам случаях инициатива исходила не от них, и Ливий не скрывает, что вызов они всегда принимали с большой неохотой. Этим можно объяснить удивительный факт, что у этого храбрейшего в мире народа известно было только три случая знаменитых единоборств, причем два из них относятся к легендарной древности[35]. Римляне считали, что такого рода дуэли больше пристали мальчишкам, чем людям серьезным. Когда вождь италиков вызвал на единоборство Мария, человека безумной отваги, тот отказался. «Если ты великий полководец, ты сразишься со мной!» — воскликнул тот. «Если ты великий полководец, — отвечал Марий, — ты заставишь меня сразиться!»
Вот почему и сейчас никто не отозвался на вызов. Варвар громко расхохотался и назвал римлян трусами. В ту же минуту ряды римлян дрогнули и на середину между армиями выехал всадник. Это был Публий Сципион. Оба войска невольно ахнули: он казался хрупким мальчиком, которого великан кельтибер мог свалить одной рукой. Полибий смотрел не отрываясь, и сердце его замирало от ужаса. Некоторое время римлянин и ибер кружили друг около друга. Наконец варвар нанес сильную рану коню Сципиона. Конь зашатался. Но Публий мгновенно соскочил, не потеряв равновесия. Бой возобновился с новой силой. Несколько раз казалось, что жизнь Публия висит на волоске. Но вот великан рухнул на землю, и Сципион, под восторженные крики товарищей, вернулся к своим (App. Hiber., 224–226; Veil., 1,12; Val. Max., Ill, 2,6; Liu, ep., XLVIII; Polyb., XXXV, 5)[36]. Это событие подняло дух римлян.
