Одно только это заставляет отнестись к холодному синтезу всерьез, и тут стоит отметить, что особый интерес Швингера к аномалиям проявился еще в некоторых его ранних работах. Вскоре после Второй мировой войны эксперименты показали, что сверхтонкая структура спектральных линий водорода, обусловленная взаимодействием магнитного момента атомного ядра с магнитным полем электронов, расходится со стандартной теоретической моделью, построенной британским физиком Полем Дираком. Швингер загорелся идеей объяснить это, но проявил предусмотрительность. Один из тогдашних исследователей нового феномена, гарвардский физик Норман Рамси, вспоминал, что Швингер не собирался тратить свое время, если проблема окажется пустышкой:
«Швингер пригласил меня на ленч и стал выпытывать о надежности экспериментов с аномальной сверхтонкой структурой. Он сказал, что мог бы, как ему казалось, дать объяснение, но для этого нужно было сформулировать релятивистскую теорию КЭД; больше всего его волновал вопрос: а стоит ли вообще браться за такую работу — вдруг сверхтонкая аномалия окажется фикцией? Я ответил, что убежден в ее реальности. Только тогда он энергично занялся этой проблемой».
30 декабря 1947 года редакция журнала «Физическое обозрение» получила его трактовку аномалии. Для этого понадобилась оригинальная комбинация эйнштейновской теории относительности с квантовой электродинамикой. В журнале к работе Швингера отнеслись с должным вниманием, и она стала первым опытом применения релятивистской КЭД, ныне важной составляющей теоретической физики. Но если Швингер предпочел убедиться в реальности водородной аномалии, прежде чем включаться с полной отдачей в ее изучение, то он, надо думать, удостоверился аналогичным путем и в перспективности холодного синтеза.
Впрочем, наука, она не о людях и их судьбах, и, что бы ни происходило, подлинные аномалии остаются на своих местах, потому как им просто некуда деваться. Загадка холодного синтеза пережила смерть Швингера, отставку Майлса и публичное бичевание, которому подверглись Понс с Флейшманом; в конце концов в 2004 году Министерство энергетики США признало в отчетном докладе, что опыты холодного синтеза могут иметь некоторое значение, и порекомендовало финансирующим организациям «поддержать наиболее обоснованные и тщательно рассмотренные заявки» на эксперименты в этой области.
Упомянутый документ стал итогом первой ревизии свидетельств, которые копились со времен доклада Консультативного совета по энергетическим исследованиям, выпущенного на скорую руку в 1989 году. С тех пор, конечно, изменилось многое: к примеру, флотские ученые издали двухтомный сборник, посвященный десятилетию изучения холодного синтеза. Однако самое интересное, что выплыло на свет за минувшее время, — это то, каким образом были внесены поправки в одно из первых заключений (и самое проклятущее из них!) по поводу эксперимента Понса и Флейшмана.
Когда эти двое выступили на пресс-конференции, началась гонка за то, чтобы подтвердить или опровергнуть результаты эксперимента, и в этой гонке были три главных бегуна — Массачусетский технологический институт, Калифорнийский технологический институт и британский Исследовательский центр по атомной энергии «Харуэлл». Заключение, сделанное в каком-либо из этих влиятельных научных учреждений, перевесило бы положительные или отрицательные отзывы любых других исследовательских коллективов в целом мире. Когда же все три тяжеловеса заявили в унисон, что они не наблюдали ни малейшего повышения температуры, это прозвучало панихидой по холодному термоядерному синтезу.
Однако сообщение из Массачусетского технологического института было не совсем точным. Впоследствии специалисты МТИ признали, что в их попытке повторить эксперимент Понса — Флейшмана вода действительно нагрелась сильнее, чем можно было ожидать. Хотя этот отчет никогда не публиковался отдельно, необходимые данные имеются в позднейшем приложении к экспертной документации.
Поворот на 180 градусов произошел после того, как окончательное заключение МТИ попало в руки видного научного автора, преподавателя этого института, ныне покойного Юджина Франклина Маллова. Заключение было датировано 13 июля 1989 года. В нем не отмечалось повышенного тепловыделения при повторном эксперименте, и тем самым на холодном синтезе ставился жирный крест. Однако потом Маллов раздобыл более ранний проект отчета, детализирующий результаты той же серии опытов. Этот отчет был датирован 10 июля, и в нем фигурирует избыточная температура. То есть надо понимать, что три дня спустя данные были подвергнуты коррекции в «правильную» сторону. Маллов официально обжаловал заключение, а затем уволился из института в знак протеста.
В итоге его разоблачений пришлось добавить упомянутое приложение к экспертному заключению МТИ. Правда, на доклад Консультативного совета это повлиять никак не могло, потому что он уже был представлен Конгрессу в качестве доказательства заблуждений Понса и Флейшмана, но теперь, по крайней мере, можно было убедиться, что температурный график отредактировали. Причина заключалась в том, что экспертная группа решила не придавать значения повышенной температуре как таковой — вот если бы наблюдался скачкообразный рост, тогда, мол, другое дело, а скачка-то как раз и не было… Но сдается, научные ревизоры были и сами не очень уверены в своей правоте; во всяком случае, Маллов в статье «Десять лет, которые потрясли физику» вспоминал, как профессор Рональд Паркер из Центра исследований плазмы и ядерного синтеза МТИ публично заявил: мол, этаким калориметрическим данным «грош цена».
Калориметрия — наука об измерении количества теплоты, — как известно, одна из самых суровых дисциплин, и в этой связи надо отметить, что ее данные по сей день ничем не помогли холодному синтезу: те же флотские исследователи пока не добились результатов, которые можно было бы признать и достоверно измеримыми, и устойчиво повторяемыми. Тем не менее за пятнадцать лет общая ситуация изменилась настолько, что ученый ареопаг Министерства энергетики все же снизошел к проблемам холодного синтеза. За годы, минувшие с первого доклада, был сделан еще один шаг вперед. У «холодняка» есть теперь надежное подтверждение, что, несмотря на обманчивые температурные графики, какие-то ядерные реакции в этих опытах определенно происходят.
Чтобы извлечь энергию из атомов, нужно либо взломать их ядра — это явление известно как ядерное деление, — либо, наоборот, соединить путем термоядерного синтеза. Оба процесса высвобождают энергию, а также создают целый спектр побочных продуктов, в зависимости от типа реакции и от того, какие химические элементы использованы. Среди этих отходов — множество высокоэнергетических частиц, которые как бы «выстреливают наружу», оставляя четкие следы.
Для изучения этих следов ядерщики широко применяют мономер под названием аллил дигликоль карбонат (АДК) — проще говоря, пластик CR-39, — используемый, в частности, при изготовлении светофильтров и глазных линз. Поместите кусочек этого материала перед камерой, где идет ядерная реакция, и эмиссия частиц разрушит структурные связи между молекулами, оставив на нем, словно на контрольно-следовой полосе, узор из микроскопических «воронок» и трасс. Они подобны отпечаткам пальцев: если известно, что именно надо найти, то легко установить, какие виды частиц и с какой энергией врезались в полимерную пластинку, а также определить тип реакции в камере.
