Впрочем, нашлось одно место, где к холодному синтезу отнеслись получше: Управление военно-морских исследований ВМС США. Мартин Флейшман был консультантом при этом учреждении; многие флотские исследователи публиковались в соавторстве с ним, разрабатывая собственную тактику наступления на проблему низкотемпературных ядерных реакций. Уж они-то ни за что не спутали бы Флейшмана с проходимцем. И то сказать, за три года до скандала его избрало своим действительным членом Королевское общество — британская академия, сосредоточившая лучшие научные мозги Соединенного Королевства и Содружества. Ему же принадлежали сотни работ, принятых на высочайшем уровне, и репутация одного из ведущих электрохимиков мира. Когда весь фурор вокруг открытия Понса — Флейшмана угас, начальник управления ВМС спросил на общем собрании, работает ли кто-либо из сотрудников над чем-нибудь подобным. В зале поднялось множество рук. Экспериментаторам разрешили продолжать.
Однако их деятельность перешла на полуконспиративный режим: отныне выражение «холодный ядерный синтез» исчезло из бюджетных росписей военного флота. Расходы проводились по графе «прочее» и обозначались как поддержка изучения «аномальных явлений в дейтерийсодержащих системах». Тем не менее флотские химики сумели немало сделать своими силами. В докладе Консультативного совета по энергетическим исследованиям, опубликованном в ноябре 1989 года, можно найти, например, информацию Мелвина Майлса.
В истории Майлса все превратности холодного синтеза отразились, можно сказать, как в капле воды. Сейчас он ушел из флота, но в 1989-м работал в лабораториях Исследовательского оружейного центра ВМС США, расположенного в городе Чайна-Лейк (Калифорния). Будучи автором около ста отреферированных работ, Майлс отлично разбирался в жестком регламенте научных экспериментов и был уверен, что сумеет проверить результаты Понса — Флейшмана не хуже любого другого. В итоге и его карьеру это привело к унизительному краху.
Первое сообщение Майлса, впоследствии включенное в доклад Консультативного совета, отметало любую мистику. Он, недолго думая, разыскал у себя в лаборатории подходящий кусок палладия и неделю подряд вымачивал его в тяжелой воде, рассчитывая, что металл «пропитается» дейтерием. Затем снятую с него стружку Майлс поместил в гальваническую ванну, включил питание и… Ничего не произошло. Ни избыточного тепловыделения, ни единого намека на ядерную реакцию. Полный ноль. О чем Майлс и сообщил, присоединив еще один отрицательный отзыв к растущей стопке свидетельств против Понса и Флейшмана.
Возможно, для него дело этим и кончилось бы, однако некоторые коллеги, с чьим мнением Майлс привык считаться, продолжали сообщать о хаотических колебаниях температуры во время своих опытов. Майлс решил возобновить попытки. Вплоть до августа 1989-го ничего не менялось. А затем Флейшман прислал ему письмо с советом испытать палладий марки «Johnson Matthey Material А», которым пользовался сам. Майлс заказал партию этого сплава и стал работать с ним. Результаты были опубликованы в декабрьском номере «Журнала электроаналитической химии» за 1990 год. В каждом из восьми серийных экспериментов новые образцы палладия выделили энергии на 30–50 процентов больше, чем поглотили.
Смысл журнальной заметки был куда глубже, нежели подсказывало ее скромное оформление. Пресса на сей раз не выказала внимания, хотя Майлс, по сути, сообщал, что подтвердил открытие Понса — Флейшмана, получив аналогичный результат при равных исходных условиях. Однако даже такая сдержанность его не спасла.
До 1996 года Майлс имел довольно надежное прикрытие. Начальник его лаборатории в управлении ВМС, химик Роберт Новак, добился скромного финансирования для программы холодного синтеза и долгое время защищал ее от нападок скептиков, не желавших отдавать ни крохи федерального бюджета в руки тех, кого они прозвали «холодняком». Новак не отвернулся от Майлса и в тяжелые дни: в 1992–1994 годы тому ни разу не удалось повторить первоначальный успех. Металлурги из соседней лаборатории, снабжавшие Майлса палладиевыми электродами, убили следующие два года на поиски правильного рецепта плавки, — и тут терпение боссов лопнуло. В тот самый момент, когда нужный состав был наконец найден и дейтериевая грелка Майлса снова начала выдавать на 30–40 процентов больше энергии, чем было на входе, программа попала под секвестр.
Многим исследователям удалось перевестись в другие подразделения, но только не Мелвину Майлсу. Его шеф Роберт Новак перешел в Агентство по перспективным оборонным проектам, преемник же объявил Майлсу, что тот «практически нетрудоспособен». Время Пентагона — деньги налогоплательщиков, а в новой атмосфере никто не желал покупать труд прожектера, запятнавшего себя возней с «холодняком». Тут уже и сотни статей и сообщений за подписью Майлса, одобренных ведущими научными изданиями, не значили больше ничего. Автора отправили заниматься конторской работой на складе. Так по милости холодного синтеза флотский ученый завершил свою исследовательскую карьеру и вместо атомов стал рекомбинировать картонки в дискретных структурах стеллажей. Мораль? Связаться с данной темой — вернейший способ погубить свою репутацию. Участи сей не смог избежать даже нобелевский лауреат.
Джулиан Швингер скончался в июле 1994 года от рака поджелудочной железы. В его некрологе, опубликованном в журнале «Нейчур», прямо не говорилось об опытах с холодным синтезом, зато там содержался намек на некую «ложку дегтя в бочке меда, омрачившую последние годы его жизни». Правда, вспомнили и об отказе Швингера следовать новым веяниям и модам в теоретической физике — «спекуляциям, не получившим адекватного экспериментального подтверждения», — но наряду с этим сообщили о его «все большем отдалении и даже некотором отчуждении от мирового сообщества физиков».
Дегтя Швингеру пришлось отведать, несомненно, больше, чем меда. Самой обычной реакцией штатных критиков на его интерес к холодному синтезу было пренебрежение. В 1991-м, за три года до смерти, он говорил: «…тяга к конформизму переходит все границы. В этом я убедился, когда редакции одна за другой стали отклонять мои статьи, ссылаясь на желчные выпады анонимных рецензентов. Для науки замена объективного анализа цензурой смерти подобна»[8].
Своему «роману» с холодным синтезом Швингер подвел итог в записках, увидевших свет лишь через пять месяцев после его смерти, на конференции по УТС. «Как мог бы высказаться шекспировский Полоний: ни в вере, ни в неверье не упорствуй… — писал Швингер. — С самого начала меня волновала не корректность результатов Понса и Флейшмана, но принципиальная возможность дать определение тому механизму, что производит ядерную энергию в ходе взаимодействий на атомном, химическом уровне».
Швингер не раз пытался объяснить эту аномалию, написав восемь теоретических работ. Ни одна гипотеза не пригодилась, однако ученый не сдавался: похоже, эксперимент Понса — Флейшмана поставил перед ним вопрос, волновавший Швингера до конца дней. И вопрос этот заключался не в том, всё ли правильно делали эти двое, а в том, что дал их опыт для постижения стоящей за ним проблемы. Возможно ли получать ядерную энергию, манипулируя атомами в ходе химических реакций? Как бы то ни было, человек, приложивший руку к созданию научной теории, которую газета «Нью-Йорк таймс» в своем номере от 9 апреля 1989 года назвала «одним из немногих безусловных триумфов физики в двадцатом веке», счел поиски ответа достойным завершением своей жизни.
