Сам Кортасар говорил об этих происшествиях так: «…меня обвиняют („vox populi"[42]) в следующих серьезных преступлениях: а) недостаток рвения и любви к правительству; б) коммунизм; в) атеизм». Ему вменяли в вину то, что на его уроках, посвященных происшедшему перевороту, он подавал материал «слишком холодно, с намеренными недомолвками и умолчаниями» (7, 163), а это можно было расценивать как склонность к коммунистической доктрине, поскольку, если человек повинен в пункте а), это означает, что он повинен и в пункте б)». Если добавить к этому, что Кортасар был единственным из преподавательского состава школы, в количестве двадцати пяти человек, кто не поцеловал перстень монсеньора Анунсиадо Серафини, прибывшего с визитом в Чивилкой, то, «если теперь соединить пункты а), б), в), Джон Диллингер рядом со мной просто ангел небесный».
Последние недели июня (имеются в виду последние недели пребывания в Чивилкое) были неприятными. Ощущение давления росло. Оно не отступало, но только увеличивалось. На самом деле Кортасара беспокоило не столько предполагаемое общественное порицание его позиции, совершенно нелепое, сколько потеря кафедры, поскольку семья целиком и полностью зависела от его помесячного жалованья; беззащитное семейство, как он написал в письме к Мече, «частью по старости, частью по недостатку физического здоровья». Однако судьба, которая, как известно, любит преподносить самые разнообразные сюрпризы, вспугнула готовую разразиться драму, хотя Кортасар, возвратившись 4 июля, в День независимости, в Буэнос-Айрес, в свой дом на улице Генерала Артигаса, номер 3246, «был уверен, что бомба может взорваться в любой момент», и был к этому готов.
Но она не взорвалась. Наоборот. Несмотря на его опасения, весьма обоснованные, ситуация повернулась на сто восемьдесят градусов. Не потому, что в Чивилкое среди определенных общественных слоев наступило раскаяние, а потому, что Кортасар принял предложение преподавать на кафедре недавно образованного Национального университета в Куйо (НУК), в Мендосе. Напомним одно парадоксальное обстоятельство: у Кортасара не было университетского преподавательского диплома. Парадокс становится объяснимым, если упомянуть о личности того, кто предложил ему эту временную должность преподавателя (Гвидо Параньоли, товарищ по факультету философии и литературы, учрежденному Министерством образования, с которым Кортасара связывали дружеские отношения еще в те годы, когда он жил на улице Виамонте, 430) и кто прекрасно знал, что отсутствие у Кортасара официального документа не является – и это совершенно очевидно – доказательством недостаточных знаний в области французского языка и французской литературы.
Ему было предложено вести три курса: два на кафедре французской литературы и один на кафедре литературы северных стран Европы. Разница с Чивилкоем была существенная, поскольку за ту же зарплату ему назначили нагрузку шесть часов в неделю против шестнадцати часов в Чивилкое. Уже не говоря о меньшем количестве учащихся (к третьему курсу их осталось двое). Но что было самым важным: принять это предложение – а он принял его незамедлительно – значило не только дистанцироваться от тлеющего конфликта в Чивилкое, но, самое главное, оно давало Кортасару возможность максимальной самореализации с точки зрения работы интеллекта, без необходимости низводить свой уровень преподавания до указанных границ и только по указанным предметам.
Район Куйо, примыкающий к подножию одного из горных хребтов Анд (Аконкагуа), был почти полностью покрыт виноградниками и плантациями других фруктовых культур, подступавшими к подножию потухших вулканов со снежными вершинами, и включал в себя провинции Сан-Хуан, Сан-Луис и Мендосу. Последняя выделяется среди других, поскольку она расположена на расстоянии чуть более 1000 километров от Буэнос-Айреса и в 390 километрах от Сантьяго-де-Чили. В начале сороковых годов одни (жители самой Мендосы) считали Мендосу вторым городом в стране, другие (жители Кордобы) считали ее третьим городом в стране, поскольку полагали, что именно Кордоба следует за Буэнос-Айресом, если только в спор не вступали жители Росарио, которые считали, что их город, расположенный на берегах реки Парана, как раз и есть второй город Аргентины. Если оставить в стороне это соревнование, то правда заключалась в том, что Мендоса, основанная в середине XVI века (1561) Педро дель Кастильо, в середине сороковых годов XX века располагала широкими возможностями в области культуры, куда большими, чем Чивилкой, что подтверждается открытием университета в 1939 году; о сравнении с Боливаром вообще не приходится говорить, поскольку возможности последнего были неизмеримо меньше.
Во время упоминавшегося путешествия Кортасара с его другом Ретой по северо-западу, северу и северо-востоку страны Мендоса была оставлена ими без внимания. В этом смысле победила Кордоба, интерес к которой вызывали у писателя воспоминания Люсьены и Марселы Дюпрат, и именно она стала отправной точкой геостратегического характера, откуда они направились в Ла-Риоху. Однако Мендоса, которая на западе граничила с Чили, тоже вызывала его интерес. Кортасар провел в этом городе два дня за полтора года до своего переезда, когда совершал путешествие в Чили; он приехал в Мендосу 8 июля 1944 года, как раз в тот день, когда Перон стал вице-президентом республики.
В Мендосе он прожил, согласно официальным документам, до 25 июня 1946 года, дата, которая стоит на его заявлении об отказе от должности преподавателя университета, хотя на самом деле с конца декабря 1945 года он уже был в Буэнос-Айресе. То есть он провел в Мендосе около полутора лет и жил то в пансионе, то в доме художника Абрахама Виго, на улице Лас-Эрас, 282, Годой Крус. Адрес его последнего прибежища в Мендосе: улица Мартинес де Росас, 955.
Национальный университет в Куйо был образован совсем недавно. Продолжая тему соперничества городов, заметим, что университет в Кордобе был основан за четыре сотни лет до этого. Но кроме своей новизны, университет в Куйо мог предложить очень важную вещь – возможность подлинного духовного общения между учащимися и преподавателями именно в силу отсутствия закоснелых устоев и накопившихся предрассудков. Это сразу же понял Кортасар, и это послужило причиной того, что он взялся за эту работу в обмен на нищенскую зарплату. Писатель отзывается об этом этапе своей жизни как о прекрасном периоде апостольского служения знаниям. Так оно и было. Мендоса была городом, куда учителя по призванию съехались с намерением передать свои знания тем, кто знал меньше, чем они, – своим студентам, – и Кортасар выполнял эту задачу по максимуму. Старинная подруга Кортасара, впоследствии преподаватель университета в Куйо, Долли Мария Лусеро Онтиверос говорила, что учащиеся «открывали для себя волшебный мир литературы благодаря лекциям, которые читали им представители самой образованной части интеллигенции, и нескончаемо богатый мир языка благодаря духовности, открытой навстречу красоте»; все это Кортасар давал им как учитель.
Итак, мы видим, что его переезд в Мендосу, предпринятый поначалу только как разрешение чивилкойской ситуации, помог ему вновь обрести почву под ногами. У него были достаточные основания полагать, что факт назначения его на должность через министерство заставит замолчать злые языки, на тот случай, если придется возвращаться в Чивилкой, – перспектива, которая очень его тревожила. Этим неприятным опасениям не суждено было сбыться, так что после приезда из Мендосы он уже никогда больше не возвращался ни в Чивилкой, ни к преподаванию, а нашел себе применение на административном поприще (Книжная палата Аргентины), причем уже только в Буэнос-Айресе.
