И вот такой день настал, и я вернулся в Польшу.
Первое, что я сделал по возвращении, – отправился в дом Кинги в Быдгоще.
Она была там. Ждала меня.
И все началось сначала: тайные встречи, умопомрачительный секс в случайных мотелях, где никто нас не знал и не мог донести ее супругу, что ему наставляют рога. Впрочем, этого мне было мало: я хотел, чтобы он узнал о нас. Но Кинга была осторожна. Адреса ее я не знал, блокнота с номерами телефонов она с собой не носила. В ее телефоне, купленном специально, чтобы звонить мне и только мне, не было никаких других номеров… Да, в этом Кинга была осторожна.
Жаль, что в вопросах контрацепции она уже так не осторожничала. А возможно, и не хотела осторожничать?
– Я принимаю таблетки, – говорила она каждый раз, когда я доставал презерватив. – Мне нравится чувствовать тебя без резинки.
Мне тоже нравилось без резинки.
Очень нравилось.
Вплоть до того момента, когда она во второй раз положила передо мной на стол тест на беременность – с двумя такими очевидными полосками…
Господи Иисусе, тогда я ведь мог завладеть ею навечно! Моя Кинга могла остаться со мной насовсем… Почему же я и во второй раз оказался таким засранцем, сукиным сыном, кретином?! Я сказал ей точь-в-точь то же, что и в первый раз, почти слово в слово: дескать, раз уж она гуляет с кем попало, то пусть сама и несет ответственность. Напоследок я добавил:
– Может, у тебя снова будет выкидыш.
Она дала мне по морде – и поделом! – с такой силой, что я до сих пор ощущаю ту пощечину, хотя опухоль давно сошла.
Как и когда-то, я оставил Кингу одну в чужом, холодном гостиничном номере, а сам опять без оглядки сбежал за границу – делать карьеру в международной корпорации, а заодно и деньгу заколачивать. Я становился все богаче, а попутно имел каждую бабу, на которую падал мой глаз. Зачем? Можно сказать, это стало моим хобби. Но ни одна из женщин не пробуждала во мне таких чувств, как Кинга.
Когда я осознал это, когда понял, как глубоко я люблю ее… было уже поздно.
Кинга исчезла. Ее родители не пустили меня и на порог. Я принялся искать свою любовь в Варшаве, хоть и не был уверен, что отыщу. Она пропала – будто в воду канула. Наконец детектив, которого я нанял, выяснил ее адрес, но оказалось, что у той квартиры уже новый хозяин, который о Кинге Круль не знает ничего, а сделку заключал с ее мужем – точнее, бывшим мужем.
Это обрадовало меня: значит, Кинга опять свободна! Но где ее искать? Неужели человек может вот так бесследно исчезнуть?
Я отыскал Кшиштофа Круля, но он захлопнул дверь перед моим носом, предупредив, что если еще раз я появлюсь на пороге его дома, он вызовет полицию. О своей бывшей жене он и словом не заикнулся.
Постепенно я терял надежду, хотя детектив не сдавался.
И вот… вот наконец я нашел ее!
Мою Кингу!
Или, скорее, ее тень…
Мне тридцать два года, я хочу создать семью. Хочу, чтобы у меня был большой дом, а в нем – много детей, матерью которых станет она. И я сделаю все, чтобы снова завоевать Кингу. На этот раз я не упущу свой шанс, иначе единственное, что мне останется, – пустить себе пулю в лоб.
Спасибо тебе, Каспер, что ты сбежал в тот день. Спасибо, Ася, что позвонила мне. Спасибо, Кинга, что не вышвырнула меня за дверь в первую же минуту – ведь у тебя было полное право сделать это.
Вот только… что это все значит – «сумасшедшая бомжиха», «пыталась покончить с собой»?
Ася и Чарек сговорились – разумеется, не против Бездомной, а ради ее блага: каждый раз, приходя к Кинге в гости, журналистка тайно подавала сигнал мужчине, и он появлялся на пороге спустя несколько минут. Ася открывала ему, изображая радость, словно видит старого друга, и радушно приглашала войти. Кинга могла только молча все это наблюдать. Она по-прежнему полностью зависела от гнева и милости журналистки, которая внесла за нее залог и первую квартплату, хотя на еду для себя и кота Кинга уже зарабатывала самостоятельно, убирая квартиру Аси дважды в неделю, а квартиру Асиной приятельницы – каждую пятницу.
Первые заработанные деньги – пятьдесят злотых – она тоже отдала Асе.
– Я стащила у тебя из кошелька полсотни, чтобы хватило на дорогу, – призналась она, не поднимая на журналистку глаз. Ей было стыдно, очень стыдно, но в тот момент ей нужны, позарез нужны были эти деньги – вплоть до того, что она готова была украсть их у женщины, протянувшей ей руку помощи. Лучше было украсть, чем не поехать в лес поблизости Быдгоща.
Кинга была убеждена: если хоть раз она пропустит первый четверг месяца и не поедет в лес искать ребенка – то умрет, простится с жизнью, с той последней жизнью, которая у нее осталась. А ведь теперь, обретя снова крышу над головой и существо, о котором нужно было заботиться, она хотела жить.
Постепенно она начинала доверять и Чареку.
О прежней любви не могло быть и речи – Кинга уже не умела любить, – но она разрешала ему приходить. И он приходил: здоровался с Каспером, садился на диван и спрашивал, как дела. Или готовил чай себе, Асе и Кинге, подавая к нему пирожные, купленные в ближайшей кондитерской.
Они болтали или сидели молча.
Болтали они о мелочах, об обыкновенных, будничных вещах. О дорожных пробках, которые становились особенно непроходимыми, когда выпадал снег… О том, что подорожали продукты: впрочем, Чарек и Ася даже не заметили этого, они ведь делали покупки раз в неделю в гипермаркете, выбрасывая сотни злотых, – а вот Кинга, которой приходилось подсчитывать каждую копейку, заметила, еще и как… О новом проекте корпорации Чарека – квартале стеклянных домов на Вилянове: эти дома должны были принести Чареку сумасшедшие деньги… Наконец, о работе Аси, как раз писавшей статью о бомжах, в чем Кинга не хотела ей помогать.
– Я ведь не прошу тебя раскрывать какие-то секреты! – сердилась журналистка, раздраженно думая про себя: «Какие там секреты могут быть у этих бродяг!» – Достаточно будет и того, что ты расскажешь о повседневной жизни бездомных, увиденной глазами одной из них, понимаешь?
Кинга, конечно, понимала, но не горела желанием делиться с половиной Польши своим стыдом и унижением.
– Да я и словом не заикнусь, что ты – это ты! – уговаривала ее Ася. – Ты будешь упомянута как анонимный источник! Чего ты боишься? Что такого шокирующего ты можешь рассказать? Ведь все и так знают, что бомжи попрошайничают, бухают, что от них воняет. А еще они воруют, если им не удается насобирать на самое дешевое пойло.
– Если все и так это знают, то зачем об этом писать? – тихо спросила Кинга, побледнев от гнева, чего Ася, разумеется, не заметила.
