Самые важные сенаторы обычно наследовали клиентов у тех членов семьи или рода, кто покинул пост или умер, и использовали свое положение, чтобы привлечь новых. Среди их клиентов были сенаторы, занимавшие более низкие посты, всадники и другие люди, формировавшие общественное мнение. Клиенты должны были часто, почти ежедневно приветствовать патрона, поддерживать его в важных политических мероприятиях, например, во время его выступлений на Форуме им полагалось аплодировать.
У этих сенаторов и всадников имелись, в свою очередь, собственные клиенты, ждавшие от них протекции и помощи в карьере.
В старые времена иерархия патронов и клиентов уходила корнями в самые низы римского общества. Однако после Союзнической войны, когда большей части Италии предоставили избирательные права, образовался немалый слой общества, не имевший даже тех неофициальных связей с властными структурами, которые обеспечивал людям институт клиентов. Составляли этот слой обнищавшие солдаты-крестьяне и отпущенные на свободу состарившиеся рабы, которых хозяевам стало невыгодно держать. Пропасть между сенаторами-оптиматами и обездоленным классом и объясняет, почему так удивились заговорщики, когда убийство Цезаря не только не встретило одобрения у обычных горожан, но и возбудило в них смертельную ярость.
В период восхождения Цезаря к власти система «патрон — клиент» поддерживала политические механизмы и отношения в довольно большом социальном диапазоне. Самому Цезарю и его соперникам аристократам, а также и врагам, не имело смысла действовать только по идеологическим причинам, не учитывая нужд подчиненных им групп. Цицерон пусть и оставил западной цивилизации объемистые труды о нравственности и о правительстве, но как действующий политик стремился поддерживать равновесие системы «клиент — покровитель», которой с выгодой пользовался и сам и которую, как и многие политики после него, считал преимуществом государства. Брут и Кассий могли утверждать, что убили Цезаря из благородных побуждений, но их клинки разили тело диктатора также и во имя интересов клиентов, ждавших от патронов выгодного покровительства, которого их почти лишило неожиданное возвышение Цезаря.
У самого Цезаря задолго до того, как он стал диктатором, имелось весьма большое количество самых разнообразных клиентов. Среди них были не только сенаторы, всадники и прочие люди, надеявшиеся продвинуться, служа его интересам, но и целые селения, племена, гарнизоны, острова, даже большие области в Италии и Галлии и других провинциях вместе с их гражданами и просто свободными людьми. После смерти Цезаря все они хотели как можно скорее найти себе нового патрона, и предпочтения их были, разумеется, на стороне наиболее видных сподвижников Цезаря, а не оптиматов. Таким образом, Октавиан помимо плебса мог опираться и на более уважаемые социальные группы, но поскольку ему было всего восемнадцать, он не имел настоящего влияния в верхах, какое мог иметь человек зрелых лет, занимающий консульский пост. Многие из этих людей уже попытались получить в качестве патрона Антония, как приверженца Цезаря и человека, имеющего власть и способного ее удержать. Чтобы набрать собственных клиентов, притом высокопоставленных граждан, которые помогли бы ему в достижении цели, Октавиану следовало найти имеющих определенный вес политиков, согласных поддержать его в сенате, куда он пока еще не мог быть избран. Однако сам Октавиан не мог занять позицию клиента по отношению к кому-либо из них, не лишив себя шансов отнять существующих клиентов-цезарианцев у таких политиков, как Антоний или Лепид.
Октавиан не был ни консулом, ни полководцем, и успех зависел только от его способности действовать так, как если бы он уже обладал auctoritas, даваемым этими двумя должностями. Антоний был прав, говоря, что Октавиан всем обязан своему имени. И имя это — Цезарь. Молодому претенденту пришлось расстаться с именем, полученным при рождении. В каком-то смысле ему пришлось стать Цезарем — и оставаться Цезарем — в глазах других людей. Ему не подходило долгое, в течение двадцати лет, восхождение по cursus honorum[11] — длинной карьерной лестнице, поднимаясь по которой, человек проходит ступени квестора, эдила, претора, пока не достигнет верха, то есть поста консула, к сорока двум годам, если повезет. Таким путем шел Цезарь. Некоторые достигли верха раньше, как Марк Антоний, но в обход законов. Немыслимо было юноше стать консулом. И все же это случится, и довольно скоро.
Теперь мы ясно видим, почему Октавиану понадобился — странное дело — почти месяц, чтобы добраться из Брундизия до Рима. Подобно современному политику, совершающему предвыборное турне, он показывал себя потенциальным избирателям и пробуждал в них надежду, что начинания Цезаря еще не погибли. Октавиану не приходилось давать кровавых клятв об отмщении убийцам; люди и без того часто взывали к нему как к сыну, для которого отомстить за приемного отца — дело чести. К тому времени как Октавиан добрался до виллы родителей в Путеолах, он повторил им — с выражением и на языке Гомера — слова Ахилла, сказанные над телом его погибшего друга Патрокла: «О, пусть я тотчас умру, коль не в силах за друга павшего мстить!»
Согласно греческому историку Аппиану, любившему эффектные жесты, мать Октавиана радостно приветствовала сына как единственного человека, достойного ее дяди, великого Цезаря.
Вероятно, самое важное из достижений Октавиана в этой поездке — то, что он бросил в почву семена, из которых вырастет его союз с Цицероном. Правда, почва оказалась каменистой. Впервые они повстречались на вилле проконсула, где гостили Бальб, Авл Гирций и Гай Вибий Панса, консул-десигнат на следующий год.
«Только что на виллу Филиппа прибыл Октавиан, — писал Цицерон Аттику и добавлял (похоже, не без иронии): — всецело мне преданный (mihi totus dedictus)». На следующий день, после более продолжительного визита Октавиана, Цицерон вынес о нем более зрелое и серьезное суждение. Октавиан, демонстрируя почтительность и пользуясь обаянием молодости, явно пытался завоевать дружбу старого политика, который по возрасту годился ему в деды.
«Свои называют его Цезарем, кроме Филиппа, и мы тоже не стали. Цезарем не может быть честный гражданин. Его окружают люди, которые говорят, что им нестерпимо теперешнее положение, и угрожают нашим смертью. Что же будет, когда мальчик приедет в Рим, где наши освободители, навек прославившись, не могут оставаться?»
На самом деле большинство заговорщиков к тому времени добровольно уехали из Рима. Бруту и Кассию как преторам пришлось пережить еще одно унижение — испрашивать у Антония на то дозволения, которое он дал с удовольствием. Антоний тем временем успел укрепить свой союз с Лепидом с помощью двух важных мер. Во-первых, он выдал дочь замуж за сына Лепида. Во-вторых, самого Лепида он сделал верховным жрецом — частично для того, чтобы не допустить к этому важнейшему посту Октавиана, которому Цезарь — предыдущий великий понтифик — желал его передать. Такая передача по республиканским законам не допускалась, потому что пост великого понтифика не был наследственным.
Убрав с дороги самых опасных врагов и временно добившись спокойствия на улицах, Антоний решил, что теперь может уехать из Рима. Это произошло 21 апреля; по совпадению именно в тот день Октавиан впервые пришел к Цицерону. Антонию требовался месяц, чтобы съездить на юг, в Кампанью, — проследить за расселением большого числа ветеранов, чьи призывы отомстить убийцам теперь, как он надеялся, поутихнут. Бывшие солдаты, если верить слухам, собирались убить Брута, если найдут его, и Антоний рассудил, что спокойней будет навсегда поселить их подальше от Рима. Брут и Кассий укрылись не так уж далеко — на побережье Лация, в Анции, один день верхом до Рима. Но в столицу они уже не вернутся.
