Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 26
Один ефрейтор проходил мимо меня, когда я махорку смолил, и так, походя, молвил:
— Ежели жив остался, Арон, то уходи в новые места. Вот как я сделаю. Мне мои погибшие на старом месте легкую жизнь обещать не могут. Поэтому и бегу я от горя своего за Урал. Может, найду другую долю.
Я тихонько покивал головой и снова принялся за свой сидор. План у меня был. Простой. Вернуться в местечко. Последний раз посидеть у могил и поговорить со всеми — с папой, мамой, Ханеле. С девочками. Положить камушки[48]. Может даже и могилу подправить. Все-таки, уже почти пять лет ей.
Найти Марусю. Узнать, может, знает за моих двоюродных, Зельдиных, что из соседнего местечка. Или весть какую дал Беня-американец с моей младшей сестрой — Ханой.
Мы, демобилизованные, уже попрощались с офицерами полка, с командиром, крикнули традиционное «ура-а-а», когда пронесли вдоль строя полковое знамя.
Ну, кто я такой? Даже вовсе не военный, а простой еврей-сапожник. Так почему я выпрямляю свою сутулую спину, а слезы расставания текут по небритым щекам?
А потому, что полк стал мне, как родной. Студик[49] уже был подан, когда сам комполка крикнул:
— Движение отставить. Солдат Пекарскай, срочно к маршалу.
— О-о-о, к маршалу, — раздались ехидные голоса. Я же — побежал. И обрадовался. Мне хотелось попрощаться с нашим красавцем-маршалом, да, конечно, субординация!
Я вошел, доложил. Как всегда, получил чай. Теперь — с лимоном.
Маршал начал как обычно, по-деловому.
— Арон Григорьевич, несколько советов. Сейчас у нас в Советском Союзе жить нелегко. Война была. А какие еще будут сложности, один Бог знает, — и он хитро улыбнулся. — Поэтому будь внимателен, рассказывай поменьше, слушай — побольше. Да мой опыт подсказывает — никому не доверяй. Особенно данайцам, дары приносящим.
И маршал весело засмеялся.
— И еще, пожалуй, главное. Не рассказывай, что ты самому Верховному сапоги строил. Просто молчи, забудь пока. Я знал одного генерала, он в гражданскую с Верховным были — не разлей вода. Ну, после генерал наш, кстати, хохол простой, и расскажи в подпитии, да было-то два его друга, как он товарища Генерального Секретаря ВКП(б) обучал азам стрельбы из орудия. Вот с тех пор его нигде найти почему-то не могут. Да и не ищут, — добавил маршал грустно. — Так что смотри. Теперь я тебе передаю два конверта. В одном — потом посмотришь — разные «докладные». Я, пользуясь указанием Верховного, их получал напрямую, минуя контрразведку. Почитай, это поучительно. Но позднее. А второй конверт с заверенной копией из Ставки. Это я сам тебе прочту.
«Ставка Верховного Главнокомандующего. Мне. «Прошу сохранить мастера сапожных дел до Парада Победы».
Мне потом сказали, что решил Верховный уже в 1944 году всем участникам Парада сделать сапоги с красными вставками. Но, видно, передумал. А ты эту бумагу побереги, она может и пригодиться. Жизнь — кто ее знает.
С этими словами передал мне Маршал два конверта и пожелал здоровья. И мельком, я заметил, на голову взглянул. Голова моя была совершенно белая, и с этим уже ничего не сделаешь.
А студер ждал, и мы рванули на станцию. Все немного пьяные. Даже я. Конверты же засунул в сидор и забыл. Все-таки общая обстановка действовала. Тем более, что до моего местечка было намного ближе, чем до Урала, например.
* * *
От станции до моего штеттла километров пятнадцать. Не очень-то и много. Но видно, я с этими сапожными делами ходить немного отвык. Потому что шел медленно.
Дорога была разбита, мостиков — не было вовсе. Но я не обращал ни на что внимания. Брел себе, напевал иногда субботнюю молитву. Хотя не знал, какой нынче день.
А туман поутру по-прежнему над местечком. Только тихо. Петухи не поют, собаки не лают и дымок из труб я увидел только в двух домах. А домов-то много. Я сразу пришел к могилам моих. Как много я хочу им рассказать. Но все куда-то улетело. Осталась боль и пустота. Подправлять же могилу почти не пришлось. Видно, кто-то приходит. Верно, Маруся.
Так и сидел и молчал. Положил камушки и просто перекладывал их.
— Надо бы зайти к Марусе, — подумал я. Побрел к нашей улице, Марусина была — рядом.
Будто и не прошло почти двух лет. На скамеечке сидела Маруся. Толстая, в платке и в валенках. Хотя уже и май прошел.
— Ба, Арон, Арончик. Живой, вот радость-то. Мы уж с Миколой думали, вообще все ваши с местечка погибли. А вона и нет. Арончик живой, значит и народ ваш жить будеть. Давай, давай, садись рядком. Счас я пойду, самовар вздую, он еще теплый. Ох, Арон, так тяжело стало и за водой, и дрова готовить. Просто бяда. Кабы не Микола, то совсем край бы был.
И шепотом почему-то продолжает:
— А мы здесь шибко голодуем, Арон. Я ить еще Польшу хорошо помню. Нет, такова не было. Магазин, бывает, и вовсе не открывается. Да што говорить, я вижу — нам всем здесь конец. От голода мы и помрем. Уже счас бывает одной затирухой пробавляемся. И што дале будеть.
Ох, да што это я, старая, кудахчу. Вот и сил нету, и ум уходит. Забыла, забыла, дура старая, ведь тебе письмо пришло. Во как! Как нашло-то нас. Скажи спасибо, Кланя-почтальонша не бросила, а мне принесла. Мол, письмо Пекарским, говорит. Дак адреса-то нет, дом ведь не сохранился. А я и говорю: Кланька, девочка ты моя золотая. Давай мне ето письмо и буду я ждать. Можа, Арон уцелеет и вот ему и весточка. Ить со всего поселка, почитай, ты один из евреев-то. Вот ведь. Кто думал-то. Мы тайком-то, скажу тебе, как своему, мы тайком в 41 годе и шепталися — скорей бы герман пришел. Хоть жрать бы было. У их порядок. Вот те и порядок.
Ох, пойдем, пойдем, родимый, я те конвертик-то отдам. Да и сама бы давно прочла, но только не по-нашему написано.
Вот мы и сидели за столом, самовар поет тихонько, иногда кряхтит. Это когда шишки разгораются.
А я держу конверт. Потертый, помятый, покрытый пятнами грязи и жира. Видно, многое испытал конверт, пока не оказался в сумке девочки-почтальона Клани.
Кстати, отвлечение. В войну письма доставлялись все и всюду. Понимали люди — иногда это могла быть единственная спасительная бумажка. Что вернет кого-то к жизни. Вдохнет надежду. Прибавит сил.
Я и держу это письмо. Со странным американским адресом, который, конечно, я не понимаю. Да немецкий я знаю, а вот английский. Написано так чудно. Все-таки разобрал, что упоминаются Ревзины. Значит, это те Ревзины, что наши двоюродные и жили в соседнем местечке. А раз из Америки, значит, живы. Жива родня! А уж дальше я разберусь, найду, мне переведут. Главное, обратный адрес есть.
Ах, Маруся, Маруся, давай, наливай. Выложил весь свой солдатский запас: буханку черного, две банки консервов американских. Одна с бобами, другая — тушенка. А тушенка — она на любом фронте, хоть у нас, хоть «второй фронт» — тушенка и есть.
Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 26
