Год спустя она улыбалась облупленной раме, вспоминая те первые дни их знакомства. Когда она решила плыть по течению, течение бережно, но очень быстро понесло ее. Все это время они сдували друг с друга пылинки, сглаживали углы, бросались навстречу, спеша предложить компромиссы. Дрожали от мысли, что снова могут остаться одни. Они буквально вцепились друг в друга без единой мысли, только на чувствах. Даже не чувствах, а инстинктах. Причем это был даже не инстинкт продолжения рода, а инстинкт самосохранения. Это было открытием. За ушедший год Танька сделала много открытий и, когда испытывала затруднения с выбором, вспоминала: «просто будь женщиной».
Она почувствовала острую боль в груди и благодатно зажмурилась. Он тихонько постучал в дверь и зашел в палату. На плечах белый халат, в руке огромный пакет со всякой всячиной — чего она просила и чего не просила. Огромный букет светло-розовых роз, их любимых.
— А я им говорю: плевать, у меня жена рожает. Хотите — увольняйте. А они мне премию. Ну и хомякус!
Теплые карие глаза увлажняются, он становится на колени, чтобы поближе рассмотреть маленький живой комочек, с сопением сосущий Танькину грудь.
— Больно — ужас. Грызет со страшной силой, примерно каждые два часа. В соседних палатах, я видела, девчонок уже до крови разгрызли. А я пока держусь. Не зря же себя мочалкой мучила последние два месяца. И знаешь, сперва очень больно, а потом даже немного приятно, как будто чешешь зудящее место. Вот так и кушаем, минимум сорок минут. А потом отваливаем, как клопы. А вот видишь, на подбородке такая дужка и две черточки — прям как у тебя. А еще…
Что-то говорят друг дружке, тут же забывают, о чем. Просто молчат, обнявшись. О чем это она говорила? Какое это теперь имеет значение? Нет, есть еще одна вещь, которая имеет значение:
— Слушай, я так давно мечтала. Давай еще одного ребенка усыновим.
Сказала и напряглась, в ожидании ответа. И он ответил серьезно и твердо:
— Обязательно.
