– Тебе тоже!
– Уходи отсюда, – почти прорыдал Барт, швыряя кнут и хватая в охапку огромного щенка. – Это моя собака; это вовсе не собака, а пони; я учу ее быть и щенком, и пони. И не смейся, и не вздумай назвать меня сумасшедшим.
У меня комок встал в горле от жалости к нему.
– Я и не думаю, что ты сумасшедший.
Мне действительно было неудобно, что у меня всегда лучше получалось с животными, чем у него. Было такое впечатление, будто все они знали, что он станет наступать им на хвосты и спотыкаться о них. Честно говоря, и я бы не чувствовал себя в безопасности, лежа на полу, когда поблизости был Барт.
– Кто подарил тебе щенка?
– Бабушка, – гордо ответил Барт. – Она любит меня, Джори, даже больше, чем мама. И уж точно больше, чем твоя старая мадам Мариша любит тебя!
Так всегда: как только я по-человечески отнесусь к нему, как он вознаградит меня оплеухой, чтобы пожалеть о том, что был с ним добрым.
Я не стал гладить щенка, хотя он подлизывался ко мне. Я оставил Барта с его собственностью: может быть, он наконец успокоится.
Когда мы шли домой, Барт счастливо улыбался.
– Ты не сердишься на меня? – спросил он.
– Конечно нет.
– Ты не скажешь маме и папе? Пожалуйста, это очень важно: ничего им не говори.
Я не любил ничего скрывать от родителей, но Барт так просил, и потом, что плохого, если старая дама дала Барту несколько подарков и щенка в придачу? Это сделало его счастливым, и он чувствует, что его любят.
В кухне Эмма кормила Синди с ложечки. Синди была разодета мамой в голубые панталончики и белую кофточку с вышивкой. Мама сама сделала эту вышивку. Волосы Синди были тщательно расчесаны, и на макушке голубой лентой был подвязан хвостик. Она была такая чистенькая, хорошенькая, что хотелось обнять ее, но я только улыбнулся. Я хорошо знал, что демонстрировать свои чувства при ревнивом Барте нельзя. Странно, но Синди очень полюбила именно Барта. Может быть, оттого, что он был немногим старше ее.
Мой братец с размаху бросился в кресло, так что оно едва не перевернулось. Эмма нахмурилась и сказала:
– Пойди вымой руки и лицо, Барт, если хочешь обедать за моим столом.
– Это не твой стол!
И Барт пошел в ванную. По пути он специально вытер грязные руки о стены, чтобы оставить следы.
– Барт! Прекрати пачкать стены! – строго сказала Эмма.
– Не ее стены, – пробормотал Барт.
Он мыл руки целую вечность, а когда пришел, то вымытыми оказались лишь ладони. Он с отвращением взглянул на сэндвичи и суп, приготовленный Эммой.
– Ешь, Барт, или ты совсем истаешь, – сказала Эмма.
Я уже съел две тарелки овощного супа и доедал второй сэндвич, а Барт едва сжевал половину сэндвича и не притронулся к супу вообще.
– Как вам нравится ваша сестренка? – спросила Эмма, вытирая Синди рот и снимая с нее испачканную салфетку. – Разве она не куколка?
– Она очень хорошенькая, – ответил я.
– Синди никакая нам не сестренка! – взвился Барт. – Просто слюнявая малышка, которую никто, кроме мамы, не желал!
– Бартоломью Уинслоу, – строго проговорила Эмма, – не смей больше говорить в таком тоне. Синди – чудесная девочка, и она так похожа на вашу маму, будто действительно ее дочь.
Барт продолжал хмуриться на Синди, на меня, на Эмму, даже на стену.
– Ненавижу белые волосы и красные губы, вечно мокрые, – пробормотал он и высунул язык, отчего Синди засмеялась. – Если бы мама так не кружилась вокруг нее, не завивала ей волосы и не покупала бы ей новые вещи, она была бы уродкой.
– Наша Синди никогда не будет уродкой, – проговорила с восхищением Эмма.
Она поцеловала Синди, и Барт еще сильнее нахмурился.
Я со страхом ждал, что еще вытворит Барт. Каждое утро я просыпался и думал о своем брате, который становился все более и более странным. А я любил его, я любил и родителей, и даже Синди. Я знал, что надо защитить всех от грозящей нам напасти, но от чего?
Этого я не знал и даже не мог предполагать.
Подменыш
Черт побери Джори и Эмму, думал я, пробираясь по Аризонской пустыне. Хорошо еще, что меня любит бабушка и любит Эппл, а то бы мне было совсем тоскливо. Вот она стоит, моя дама в черном, раскинув руки в ожидании: меня будут целовать и обнимать гораздо горячее, чем Синди.
Она предложила мне тарелку супа. Он был такой вкусный, с сыром.
– Почему я не могу сказать родителям, как я люблю тебя и как ты любишь меня? Это было бы прекрасно.
Я не сказал ей, что не верю, будто она на самом деле моя бабушка, а просто думаю, что она хотела угодить мне. Вот и сказала так. Все равно она мне родная, а в семье все должны любить друг друга. Только незнакомые не любят.
Она молча показала мне новый подарок – грузовик. Вся радость будто слетела с нее от моего вопроса.
– Твои родители ненавидят меня, Барт, – едва слышно прошептала она. – Не говори им ничего. Пожалуйста, храни наш секрет.
Мои глаза округлились от изумления:
– Ты что, была с ними знакома?
– Да, давным-давно, когда они были еще молодыми.
Вот это да!
– А что такого ты сделала, что они тебя ненавидят?
Сама ненависть не была мне удивительна: я считал, что меня тоже все ненавидят.
Бабушка прикоснулась ко мне рукой:
– Барт, иногда даже взрослые совершают непростительные ошибки. Я за свою ошибку дорого заплатила. Каждую ночь я молю Бога о прощении, я мысленно молю своих детей о прощении. Я не нахожу себе места, когда гляжу на себя в зеркало, поэтому я прячу от всех свое лицо; я нарочно сижу в таких неудобных креслах, чтобы ни на минуту не забывать о зле, которое я причинила тем, кого любила больше всех.
– А куда делись твои дети?
– Разве ты не помнишь? – расплакалась она. – Они убежали от меня. Барт, мне так тяжко вспоминать это. Никогда не убегай от своих родителей, Барт.
Я и не хочу. Мир слишком большой. Слишком страшный. Я хочу остаться там, где тепло и безопасно. Я подбежал к ней, обнял; потом начал играть с новым грузовиком – и тут в комнату вошел, хромая, Джон Эймос и взглянул на нас очень злобным взглядом.
– Мадам! Вы испортите ребенка, потакая каждому его желанию. Следовало бы вам знать это.
– Джон, – высокомерно проговорила она, – не смей больше входить ко мне без стука, оставайся в своей комнате.
Властная. Оказывается, моя бабушка властная. Я усмехнулся вслед Джону Эймосу, который удалился, бормоча себе под нос, что она не предоставила ему никакой комнаты, а также достойного его положения. Я забыл о нем сейчас же, как только он вышел. Я слишком был занят новым грузовиком и тем, как и почему он работает. Но мое любопытство всегда заканчивалось плачевно: менее чем через час грузовик был разломан на части.
