Александр с большой благодарностью вспоминает Краковских в своей книге. И я тоже благодарю их за то, что они не сочли за труд отыскать и переслать мне эти письма.
До того как мужа выпустили из тюрьмы и он нас нашел, я не получала от него весточек. После амнистии его продержали еще три месяца. Он с трудом добрался до Алма-Аты, где уже было наше представительство. Сначала он отправился в НКВД, чтобы получить хоть какую-то информацию о нас с Анджеем. Можно только удивляться, какие прекрасные у них картотеки. Он потом рассказал мне, что менее чем за пятнадцать минут ему сообщили, что нас вывезли в Семипалатинскую область, Жарминский район, совхоз «Ивановка», но что сейчас нас там нет, так как после амнистии мы уехали под Шымкент. Точного нашего местонахождения у них еще не было.
Александр был болен, еле держался на ногах. Представительство поместило его в госпиталь. Тут нужно сказать, что советский врач почти каждый день приносил ему печенку, чтобы подкрепить организм. Александр было очень истощен. В этом госпитале он, раздобыв почтовые открытки, начал рассылать запросы о нас во все польские представительства на территории Советского Союза. Там же он написал стихи, посвященные пропавшей семье.
В конце концов от одного из наших представительств в СССР (а всего он отправил около трехсот открыток) он вновь получил информацию о том, что мы проживали в Семипалатинской области по такому-то адресу. В том же ответе говорилось, что там проживала еще одна полька — Ольга Кжеминская, которая сейчас находится в совхозе под Шымкентом. Сообщался и ее адрес. И Александр сразу же, еще находясь в госпитале, написал этой женщине.
В это время я продала последнюю оставшуюся у меня вещь — порядком потрепанное пальто. Кроме него у меня ничего не оставалось. На мне была фланелевая пижама. Из пижамных брюк я сшила себе юбку. Пальто продала на мельнице и получила взамен немного муки, кусочек сала и кусочек хлеба. И как раз после этой сделки произошло чудо. Мы сидели за деревянным столом при коптящей лампе. Я читала старушке Толстого и время от времени поглядывала через маленькое окошко на темный двор. И вдруг увидела темную фигурку. Это был шестнадцатилетний сын Ольги Кжеминской. Он вошел в избу и уже с порога показал мне конверт. Я тут же прочла письмо от Александра. «А что пани мне за это даст?» — спросил он довольно бесцеремонно. Я взяла все лепешки, приготовленные на ужин, и отдала ему. Александр писал Кжеминской, прося ее рассказать всю правду о том, что произошло со мной и с сыном.
Я сразу выслала телеграмму на указанный им в письме адрес. Да, тогда можно было телеграфировать. А потом мне пришло первое письмо от мужа. Вот оно:
Единственная! Единственная! Не знаю, как выразить свое счастье. Я уже был в полном отчаянии. Думал, что и ты, любимая, с такой же энергией ищешь меня через посольство, представительства и т. д. Мы должны были уже найти друг друга. С декабря я разослал груды писем и множество телеграмм. Амнистировали меня только 20 ноября. Кроме того, месяц лежал в госпитале. Ничего страшного — истощение, цинга и т. п. Сейчас я уже хорошо подлечился.
Любимая! Никогда не знал, как сильно люблю тебя, и было очень горько, что не мог тебе сказать об этом. Наше ужасное расставание… Мое тогдашнее отупение… Весь этот кошмар, случившийся в нашу тринадцатую годовщину! Понимаю, представляю себе, что вы на самом деле пережили. Со страхом думаю, в каком состоянии вас застану. Но самое важное — мы будем вместе. Худшее миновало. Никогда не забуду, что ты смогла сберечь себя и сына. Не могу жить без вас. Буду теперь гораздо лучше, умнее, буду еще сильнее любить вас и не буду так глупо портить жизнь тебе и себе. Я думаю, что существенно изменился, и переживаю какой-то удивительный период, словно рождаюсь заново. Но об этом мы еще вдоволь поговорим. Я, конечно же, сразу собрался ехать, но здешние друзья возражают, потому что как раз сейчас завязываются разные дела.
Сынок! Любимый!! Не было дня в течение двух лет, чтобы я не вспоминал вас, мысленно не разговаривал с вами, не вспоминал наш последний проведенный вместе вечер. Помню, как мы возвращались после фильма «Великий граж данин», и твоя ручонка подрагивала в моей руке. Ежедневно в мыслях своих я просил тебя слушаться маму и молился о вашем здоровье. Теперь уж будет намного легче. Мы будем вместе, и я буду стараться, чтобы вам жилось как можно лучше.
Любимая! Ситуация складывается так — перед тем как я попал в госпиталь, польский представитель уверил меня, что даст мне работу, и обманул. Пару дней назад он довольно недвусмысленно мне отказал. То есть не совсем отказал, а стал говорить о каком-то нереальном проекте на февраль. В декабре я получил 500 рублей от посольства. Наверное, это результат моей телеграммы. По поводу работы ответа оттуда до сих пор не получил. В конце концов, у них нет причин восхищаться мною, и с моей стороны было довольно бессмысленно их беспокоить. Но когда представил себе ваше плачевное состояние, то все остальное показалось уже несущественным. Несколько дней тому назад узнал, что финансовый советник в Куйбышеве — Табачинский. Написал ему, просил помочь в розыске и финансово. Написал и знакомым сотрудникам посольства. К сожалению, письма сейчас идут очень долго. Теперь, получив вашу телеграмму, снова свяжусь с ними. Назойливо, но делать нечего.
К счастью, познакомился тут с сердечными людьми, которые стали моими добрыми друзьями. Они сочувствуют мне и стараются помочь. Особенно Шкловский. Это известный теоретик литературы, близкий друг Маяковского, который, оказывается, когда-то упоминал меня в разговорах с ним. Я ночевал в гостинице у Шкловского две прошлые недели, что могло навлечь на него большие неприятности и штрафы. Он заботится обо мне как о ребенке. К сожалению, с деньгами у него так же плохо, как и у других моих друзей. Но благодаря Шкловскому у меня здесь уже есть хорошая репутация, знакомства, т. е. предпосылки получить какую-нибудь работу. Может быть, в сценарном отделе при киностудии. В любом случае нам не дадут пропасть. Не исключено, что придется нелегко, но будем вместе. В худшем случае вместе поедем в колхоз. Возможно, меня направят в какой-нибудь хороший, богатый колхоз. Через пару дней решится вопрос о моей прописке. Надеюсь, что получу ее. Кроме того, Шкловский подал мне идею одного проекта. Сейчас я ее развил и как раз сегодня начал этот проект разрабатывать. Через несколько дней смогу его представить. Это может дать мне интересное и неплохое занятие. Пока что все оборачивается грудой нереализованных проектов, но нужно верить и ждать. Любимая! Единственная! Я просто вне себя от счастья, что вы оба живы. Ведь уже приготовил себя к худшему.
Так вот, что касается денег, то они у меня уже кончились. Потратил много на телеграммы, переписку, на жилье и на свой нечеловеческий аппетит (видимо, должен был отъесться). Снимаю угол, сплю на узкой койке. Тем не менее мы с другом (Шнайдером) решили, что нужно телеграфировать вам, чтобы приехали. Но в последнюю минуту я остановился из-за твоей приписки — «жди письма». А что если вы неплохо устроены, если у вас хорошее снабжение, а я вас сорву с места в неустроенность по принципу «будь что будет». Если у вас все нормально, то в этом случае я приехал бы к вам на несколько дней, когда все дела в Алма-Ате будут улажены, и вернулись бы уже все вместе. Пару дней буду ждать письма от тебя. Выслал тебе 150 рублей и телеграмму: «Люблю. Будь готова к приезду». Любимая, если вам в Антоновке плохо, не ждите моей следующей телеграммы и сразу приезжайте. Мой адрес — Транспортная, 90. От вокзала нужно доехать до улицы Пушкинской (около зверинца), а потом 7–10 минут дороги до угла Андреевской и Пушкинской. Перед отъездом пришлите телеграмму. Я буду на вокзале. (Кстати, проезд до Алма-Ата-1, а оттуда до города стоит рубль.) Если меня не будет на вокзале в Алма-Ата-1, то ищите меня в Алма-Ата-2.
