— Профессор Карлштадт! — громко крикнул Мартин, и голос его разнесся по сумрачному помещению. — Вы забыли упомянуть, что и в Восточной Церкви есть люди, которые преданно следуют Христову учению. Что сказано в решении Латеранского собора о наших православных братьях и сестрах?
Магистр молчал. Неприязненно смотрел он на дерзкого нарушителя спокойствия и от души сожалел, что перед ним не какой-нибудь простой студент. Такого юного наглеца он бы живо выставил за дверь, чтобы тот поостудил свою горячую голову на свежем воздухе, а тут он вынужден был отвечать.
— Православные христиане, так называемая греческая ортодоксальная церковь? — проскрипел он голосом, полным презрения. — Очень просто! — Карлштадт принялся лихорадочно рыться в своих бумажках, но потом понял, что они ему совершенно не нужны. — Один из ранних церковных документов ясно говорит о том, что епископ Римский, а вовсе не какой-то греческий патриарх является преемником святого Петра. Вы ведь не будете отрицать, святой отец, что Господь наш Иисус Христос вручил ключи от Царствия Небесного не кому иному, как Петру?
— В таком случае тех святых, которых канонизировала Восточная Церковь, мы должны считать проклятыми? — крикнул в ответ Мартин. — Ведь епископу Римскому они никогда не подчинялись!
Карлштадт сжал кулаки, капельки пота выступили на его высоком лбу.
— Вы… вы не поняли самого главного, святой отец. И здесь не место…
— Но ведь это — неизбежное следствие тезиса Киприана, — не дал ему договорить Мартин. — Тогда православным христианам заказан путь к спасению. А может быть, это предположение опирается на чересчур буквальное прочтение известных слов из Евангелия от Матфея: Es Petrus, et super hanc petram aedificabo ecclesiam meam?
— Спасибо, мы все более-менее знакомы с этими строками, — прервал его магистр.
Он ощущал полную свою беспомощность и понимал, что этот молодой монах испортил ему всю лекцию. Он и студентов, похоже, уже перетянул на свою сторону, ибо его последнюю реплику сопровождал одобрительный гул аудитории. Таких вещей ни в коем случае нельзя было допускать. Карлштадт резко выпрямился и гневно прокричал:
— Я никак не ожидал, что именно представитель уважаемого августинского ордена осмелится поставить под сомнение авторитет церковного собора, доктор Лютер!
Мартин побледнел, чувствуя, что сотни глаз направлены теперь на него.
— Я ничего подобного и не делал, профессор Карлштадт, — медленно произнес он. — Невзирая даже на то, что Четвертый собор признал, что Киприан мог ошибаться, это не исключено…
— Что вы имеете в виду? — спросил какой-то студент, который сидел перед самой кафедрой и усердно записывал каждое слово, звучавшее в споре.
— Ну как же, собор 1215 года постановил, что при определенных обстоятельствах и вне Римской Церкви вполне возможно спасение души, ведь милость Господа нашего Иисуса Христа безгранична!
Студент издал громкий возглас, который мог означать что угодно — от полного согласия до решительного осуждения. Но прежде чем он успел записать последние слова Мартина, магистр выхватил из деревянного ларца, стоявшего на кафедре, маленький бронзовый колокольчик и затряс им.
Поднялся гул, лекция закончилась. По ступеням лестниц застучали башмаки. Карлштадт бросил на Мартина холодный взгляд, подобный пробирающему до костей морозу ранним мглистым утром. Потом положил на место колокольчик, поспешно собрал свои листки, сошел с возвышения и направился по маленькой лесенке, ведущей в домовую часовню. Со смешанным чувством смотрел Мартин на его синюю мантию. Он бросил Карлштадту вызов, и ничего хорошего это ему не сулило. Но разве лучше было промолчать, во имя всеобщего мира и спокойствия, и оставить без внимания шаткие аргументы магистра по одному из важнейших вопросов церковного права, как будто на них и возразить-то нечего?
Пробиваясь наружу через сгрудившихся кучками студентов, Мартин невольно вспомнил о главном викарии. Задумавшись о том, что сделал бы на его месте фон Штаупиц, Мартин пришел к выводу, что ему необходимо встретиться и поговорить с Карлштадтом.
Не успел он пройти к выходу через зал, где был небольшой фонтан, как раздался душераздирающий крик. Пронзительный голос проник ему в самое сердце.
— Боже, кричат на рыночной площади! — услышал Мартин слова какого-то студента. — Это там, где дом строят!
Одолеваемый нехорошими предчувствиями, он бросился к выходу. Выскочив из широких дверей коллегиума на площадь, он стал пробираться сквозь толпу. Еще издали Мартину было видно, что кучка мужчин и женщин со скорбными лицами столпилась возле недостроенного дома, где Мартин побывал вместе с братом Ульрихом всего несколько дней назад.
Немолодая женщина распростерлась на глинистой земле перед дощатым сараем. Рваная головная накидка, некогда ярко-желтая, съехав, обнажила голову, платье все было в пятнах извести, к нему прилипла солома. Рядом с нею стоял один из ремесленников, которых Мартин видел тогда на лесах. Лицо его было белым, как та известка, которой он покрывал оштукатуренные кирпичи между опорными балками фахверка. И все же он находил в себе силы говорить женщине какие-то слова утешения. Она же отталкивала его руку. «Томас, — стонала она сквозь слезы, — Томас!»
Подойдя к выпиравшим наружу балкам сарая, Мартин застыл от ужаса. На одной из поперечин безжизненно раскачивалось на ветру тело парнишки. Это был тот самый юный работник, тащивший раствор, которого брат Ульрих так заботливо расспрашивал. Мартин поспешно перекрестился, а потом бросился к висевшему телу, пытаясь поддержать его, чтобы ослабить на шее петлю. Внизу, возле его ног, валялась разбившаяся бочка. Парнишка, видимо, использовал ее как подставку, а потом, осуществляя свой чудовищный замысел, оттолкнул ее ногами.
— Помогите же мне! — крикнул Мартин стоявшим вокруг. Он шумно дышал, словно его самого что-то душило. — Да перережьте же наконец эту проклятую веревку!
Ремесленник, который все еще стоял возле обезумевшей от горя женщины, молча кивнул и, словно очнувшись от глубокого сна, быстрее ветра помчался к стене сарая и приставил к ней деревянную лестницу. Взлетев на крышу, он лег на поперечину и потихоньку пополз по ней, пока не добрался до узла веревки, перекинутой через балку. Он вытащил нож и сильными ударами перерубил ее. Тело мальчика подалось вниз и осело на руки Мартина. Оно показалось ему поразительно легким. «Легкое и гибкое, как ивовый прут», — подумал он, принимая скользнувшее вниз тело. Глухо, словно уши у него были залеплены воском, снова донесся до Мартина крик женщины. Пока мастер спускался по стремянке обратно, Мартин прилагал все усилия, чтобы голова умершего не коснулась грязи у сарая.
— Пустите меня к нему, святой отец, — невнятно произнесла женщина.
Мартин вздрогнул. Он не заметил, как она приблизилась, она оказалась рядом с ним внезапно. Он не успел даже наложить крестное знамение на глаза повесившегося и прочитать предписанную в таких случаях молитву.
— Пустите, святой отец, — повторила женщина. — Я Тереза, его мать!
