– Да… Я тебе раньше говорил, что ты нам до конца нужен, и тебе нечего волноваться, – продолжал Кондратович. – Хотели уволить Салема Атвана. Но Салем поплакался всем, кому не лень, вот и разжалобил, решили его оставить. Пока. Дать ему дополнительные месяцы отсрочки. Может, все-таки подыщет новую работу. Хотя в его возрасте это будет непросто.
Кондратович замолчал.
– А ты как относишься к перспективе возвращения на родину? – Он отвел взгляд от Сергея.
– Вы мне напомнили один анекдот, – рассмеялся Сергей. – Вызывают Абрама Семеновича в отдел кадров и спрашивают: как вы относитесь к Родине? Он отвечает: как к своей жене. Кадровик не понял, попросил уточнить. Абрам Семенович объясняет: немножко люблю, немножко боюсь, а немножко на других смотрю.
Кондратович тоже рассмеялся.
– Это хорошо, что ты все-таки немножко любишь. Боюсь, что теперь уже будет поздно на других смотреть. Нам же надо по плану одну должность сократить в этом месяце. Выход только один – уволить тебя.
– Понятно, – только и смог выдавить из себя Сергей.
– Единственное, что мы можем для тебя сделать, это дать тебе два месяца на сборы, а не две недели, как положено. Благодари Гилмора. Он сказал, что ты должен какую-то работу закончить. Мол, важное дело начато. Уж не знаю, правда или просто он к тебе благоволит.
Когда через полчаса, выйдя из кабинета Кондратовича, Сергей случайно увидел свое отражение в зеркале, висящем на стене, он невольно замедлил шаг. Он не узнал себя, настолько необычным было выражение его лица. Оно было страдальческим. Но не вызывало сочувствия. В нем было что-то скорее трагикомическое, чем трагическое. И вообще оно напоминало классическую маску, изображающую страдание, которую вы можете купить в любом магазинчике в Венеции.
В фильме, который Сергей видел недавно, именно с таким выражением лица Казанова уходил на заседание комиссии, которая неминуемо должна была изобличить в нем симулянта. Сергей не помнил названия фильма, но сцены из него последнее время все чаще и чаще всплывали в памяти. Казалось бы, этот фильм не имел ничего общего с его нынешней действительностью. Речь шла о французской революции, о периоде террора. Действие происходило в сумасшедшем доме, расположенном в одном из глухих уголков Франции. И вот там, среди больных, прятались нормальные люди – аристократы, пытавшиеся выдать себя за умалишенных и тем самым уйти от карающего меча революции. Среди них был и Казанова. Раз в месяц из Парижа приезжали специально назначенные комиссары, в задачу которых входило выявлять мнимых больных. И вот тогда все они вели себя одинаково: утром, затаившись за дверьми своих комнат, со страхом ждали, к кому же постучат сегодня и пригласят на заседание комиссии. А потом из окон своих комнат наблюдали, как очередного разоблаченного и обреченного увозят на телеге в Париж. И в этот момент всех их объединяло одно чувство – облегчение. Уф, пронесло, на сей раз не я.
Когда пришли за Казановой, он испытал страх. Он пытался скрыть его, но, пожалуй, впервые в жизни лицо, привыкшее к игре, отказывалось повиноваться своему хозяину, и на нем появлялись гримасы. Они были нелепы и вызывали не сочувствие, а смех. Человек боролся со своим лицом и оказывался побежденным. Это была самая сильная сцена фильма.
И вот сейчас Сергей увидел ее повторение в зеркале. Вокруг были люди, и он не хотел, чтобы кто-то понял, как ему плохо. И он в прямом смысле этого слова пытался сохранить лицо. Впервые он понял буквальное значение этого выражения. Ведь его лицо тоже не повиновалось ему.
Закончив рассказ, Сергей еще некоторое время продолжал сидеть молча, о чем-то думая.
– Вот видите, как получается, вы на корабль, а я с корабля. – Он, наконец, прервал молчание.
– Может быть, поговорить с Батлером? Вы ведь за этим к нему шли?
– Батлер в курсе. Именно он и принял это решение. Я просто хотел обсудить с ним, кому передавать дела. Боюсь, Салем не потянет. Загубит проект. Я надеюсь узнать у Батлера, кто еще будет несколько лет работать в комиссии, чтобы тому и передать дела.
– Что вы думаете делать: искать работу здесь или возвращаться на родину? – спросила Арина.
– Еще не знаю, – не задумываясь, ответил он. – Океанология, к сожалению, не очень-то у нас востребована. Хотя и здесь сейчас тоже кризис, с работой не просто. Посмотрим.
– Я могу вам помочь? Как-никак, вы мой первый клиент, меня ведь за этим сюда звали.
– Спасибо, может быть, позже мы и поговорим. Но сначала я сам должен решить, чего я хочу. У меня два месяца. Этого, конечно, маловато, чтобы подыскать работу. Зато для раздумий – это очень даже много. Вполне достаточно, чтобы сделать выбор: уезжать или остаться здесь.
Когда Арина приехала вечером домой, то на двери увидела записку, не предвещавшую ничего хорошего: «Позвоните, пожалуйста, как только вернетесь, по этому телефону». Записку написала соседка с верхнего этажа. Они жили в этом доме уже два года и не имели никаких контактов с соседями сверху, а тут вдруг надо срочно звонить. С чего бы это? Набрав нужный номер, Арина выяснила, в чем дело. Слышимость в доме была катастрофической. Ее утреннее просыпание часто проходило под звук, сравнимый с падением воды в одном из горных водопадов средней величины: это справлял малую нужду сосед с верхнего этажа. А когда их сынуля носился по квартире, то сравнение с ситуацией в горах становилось еще более угрожающим: казалось, сверху на вас вот-вот сойдет лавина или же не миновать камнепада. Соседка спросила Арину, не устроили ли они дома приют для бездомных животных и не проводят ли там вивисекцию: весь сегодняшний день они прожили под аккомпанемент повизгиваний, стонов, тявканья. Она возмущенно заявила: одно дело – бесконечные арии, которые она терпит уже столько лет, что выучила большинство партий – не только женских, но и мужских – наизусть, а другое – звуки, раздававшиеся из квартиры снизу сегодня. Арина объяснила, что они взяли щенка и, видимо, эти звуки издает он. Выслушав извинения, соседка весьма категорическим тоном призвала Арину найти решение проблемы. И как можно скорее. Иначе она пожалуется в общество защитников животных и сообщит о своих подозрениях. «Вот послушайте! Уж лучше Паваротти! Или на худой конец – Кауффман! Но вообще-то я предпочитаю баритоны, а у вас явный уклон в сторону теноров!» – Соседка негодующе взглянула на Арину. «Ну что, слышите?» Арина прислушалась, но ничего не услышала. Соседка вышла на балкон, Арина последовала за ней. На сей раз услышала: Типи тихонько скулила. Арина извинилась и обещала что-то придумать.
Соседка сильно преувеличила шум, производимый Типи. Но стало ясно другое: Типи страдает, оставаясь дома одна. Арина взяла ее на руки, села на диван и задумалась.
И тут ей пришла в голову одна мысль. Решившись, она взяла большую сумку, с которой ездила в путешествия, постелила на дно старый плед, посадила туда Типи – щенок туда прекрасно уместился.
Когда вернулся Олег, Арина изложила ему свой план: она возьмет Типи завтра на работу, в ООН. Кабинет у нее отдельный, на первом этаже, даже выгуливать можно собаку прямо около виллы – там полно укромных уголков. Олег с сомнением воспринял идею жены, он был уверен, что собаку не пропустят на территорию ООН. К тому же было неясно, как отнесется к этому начальство. Но другого выхода пока не было. На предложение Олега отдавать Типи в дневное время в приют Арина лишь замахала руками и заявила, что лучше уж она уйдет с работы, чем согласится на это. Тем более что через несколько недель должна была приехать дочь на каникулы. Вот она и будет сидеть днем с собакой.
