— Не волнуйтесь, — проскрипел он. — Вас не сожгут на костре, во всяком случае не всех. Завтра днем один из вас будет чудесным образом спасен. Если, конечно, вы сочтете спасением быть выкраденными из Г.П.В. моим помощником. А другие двое будут все-таки сожжены, как и планировалось. Вам, малявкам, по глупости не осознать того, что знает такой гений, как я: чтобы вырастить одного ребенка, может, и нужен целый город, но чтобы унаследовать состояние, требуется только один ребенок. — Негодяй рассмеялся своим громким, грубым смехом и начал закрывать дверь камеры. — Но я не хочу быть жестоким, — добавил он и улыбнулся, показывая всем своим видом, что на самом деле он как раз хочет быть очень, очень жестоким. — Предоставляю вам самим решать, кто из вас троих будет иметь честь провести остаток своей жалкой жизни со мной, а кто сгорит на костре. Я приду во время ланча узнать ваше решение.
Бодлеровские сироты слышали визгливый смех своего недруга, пока он захлопывал дверь и шлепал своими спортивными туфлями по коридору, и у каждого возникло екающее ощущение в животе, где все еще переваривались уэвос ранчерос, которыми накануне вечером накормил их Гектор.
Прижавшись друг к другу в тускло освещенной камере, бодлеровские сироты слушали, как затихает вдали, отражаясь от стен городской тюрьмы, смех Графа Олафа, и размышляли — не превратились ли уже цветочки в их жизни в ягодки.
Глава десятая
Отказаться занимать свои мысли какой-то идеей, равно как отказаться занимать сказками свою малолетнюю племянницу или занимать беседой стаю гиен — крайне опасно. Если отказаться занимать сказками маленькую племянницу, малютка может соскучиться и в поисках занятий куда-нибудь забрести и свалиться в колодец. Если отказаться занимать беседой стаю гиен, они тоже могут соскучиться и в поисках занятий сожрать вас. Но чтобы отказаться занимать свои мысли чужой идеей (а если выразиться менее вычурно, то просто отказаться обдумать ее), вам потребуется куда больше храбрости, чем для встречи с кровожадными животными или с огорченными родителями, обнаружившими свое дитя на дне колодца. Ведь совершенно неизвестно, куда могут завести ничем не занятые мысли, особенно если они родились в мозгу безжалостного негодяя.
— Мне наплевать, что говорит этот кошмарный тип, — сказала своим младшим Вайолет, когда шлепанье пластиковых башмаков Детектива Дюпена затихло вдали. — Мы и не подумаем выбирать, кто из нас спасется, а кто сгорит на костре. Я наотрез отказываюсь занимать свои мысли таким предложением.
— Но что же нам делать? — спросил Клаус. — Попытаться сообщить мистеру По?
— Мистер По нам не поможет, — ответила Вайолет. — Он сочтет, что мы губим репутацию его банка. Нет, мы должны бежать.
— Фрульк! — заметила Солнышко.
— Я знаю, мы в тюремной камере, — продолжала Вайолет, — но наверняка должен же найтись какой-то способ убежать отсюда.
— Вайолет достала из кармана ленту и завязала волосы. Пальцы ее при этом слегка дрожали. Старшая из Бодлеров говорила уверенным тоном, но в душе у нее вовсе не было уверенности. Камеры строятся с таким расчетом, чтобы человек не мог выбраться из нее сам» и Вайолет вовсе не была уверена, что ей удастся изобрести что-то такое, с помощью чего Бодлеры оказались бы на свободе. Но едва Вайолет убрала волосы наверх, ее изобретательский мозг заработал в полную силу и Вайолет начала оглядывать камеру в поисках пути к спасению. Сперва она осмотрела дверь, обследуя дюйм за дюймом.
— А ты не могла бы опять изобрести отмычку? — с надеждой спросил Клаус. — Ты сделала превосходную отмычку, когда мы жили у Дяди Монти.
— На этот раз не выйдет, — отозвалась Вайолет. — Дверь отпирается снаружи, отмычка тут не поможет. — Она прикрыла глаза, напряженно думая, а затем уставилась на маленькое окошко с решеткой. Младшие проследили за ее взглядом, то есть «тоже посмотрели на окошко, пытаясь придумать что-нибудь полезное».
— Бойклио? — вопросительно проговорила Солнышко, что означало «А ты могла бы еще раз сделать паяльные лампы и расплавить прутья? Ты сделала превосходные паяльники, когда мы жили у Скволоров».
— На этот раз они ни к чему, — ответила Вайолет. — Даже если я встану на скамью, а Клаус встанет мне на плечи, а ты — на плечи Клаусу, мы, может, и достанем до окна. Но даже если расплавить прутья, окошко все равно такое маленькое, что в него не пролезет даже Солнышко.
— Но Солнышко могла бы крикнуть в окошко, — предположил Клаус, — и привлечь чье-нибудь внимание и тот бы пришел и спас нас.
— По законам психологии толпы, все жители Г.П.В. считают нас преступниками, — напомнила Вайолет. — Никто не станет помогать обвиненной в убийстве и ее сообщникам. — Вайолет снова закрыла глаза и сосредоточилась. Потом вдруг встала на колени и принялась тщательно осматривать деревянную скамейку. — Дьявол!
Клаус дернулся:
— Олаф?!
— Я не его имела в виду, — успокоила брата Вайолет, — просто у меня нечаянно вырвалось. Я надеялась, что скамейка сделана из досок, скрепленных шурупами или гвоздями. Шурупы и гвозди очень полезны, когда что-то изобретаешь. Но эта скамья — сплошная, она вырезана из цельного куска и это неудобно. — Вайолет со вздохом уселась на сплошную, из цельного куска дерева, скамью. — Не знаю, как и быть, — призналась она.
Клаус и Солнышко со страхом посмотрели друг на друга.
— Ты наверняка что-нибудь придумаешь, — сказал Клаус.
— А может быть, ты что-нибудь придумаешь? — Вайолет поглядела на брата. — Вдруг нам пригодится что-нибудь из того, что ты читал.
Наступила очередь Клауса прикрыть глаза и сосредоточиться.
— Если наклонить скамью, — проговорил он после недолгого молчания, — получится трап. Древние египтяне использовали трапы, когда строили пирамиды.
— Но мы не собираемся строить пирамиды! — с раздражением воскликнула Вайолет. — Мы хотим убежать из тюрьмы!
— Но я же пытаюсь помочь! — выкрикнул Клаус. — Если бы не ты со своей дурацкой лентой, нас бы не арестовали!
— Если бы не твои дурацкие очки, — огрызнулась Вайолет, — мы бы не оказались в тюрьме!
— Стоп! — крикнула Солнышко.
Вайолет с Клаусом еще с минуту сердито сверкали друг на друга глазами, но потом вздохнули и Вайолет подвинулась на скамье, освобождая место для младших.
— Садитесь, — хмуро сказала она. — Извини, Клаус, что накричала на тебя. Ты, конечно, не виноват, что мы оказались здесь.
— Ты тоже не виновата, — отозвался Клаус. — Я просто расстроен. Всего несколько часов назад мы воображали, что скоро найдем Квегмайров и освободим Жака.
— Но мы опоздали его спасти. — Вайолет вздрогнула. — Не знаю, кто он был и почему у него татуировка, но знаю одно: он не был Графом Олафом.
— Может, он работал у Графа Олафа? — предположил Клаус. — Он сказал, что татуировка у него из-за профессии. Как ты думаешь, не мог он быть участником олафовской театральной труппы?
