У Сендрин вообще складывалось впечатление, что за ней наблюдают со всех сторон. «Это только твое воображение», — сердито ругала она себя. Но впечатление оставалось: взгляды из-под широких полей шляп преследовали ее, в солнечном свете мелькали черные силуэты людей, которые, остановившись, пристально смотрели в ее сторону.
«Иди, — говорила она себе, — никто тебя здесь не знает. Никто не интересуется тобой».
Громкое дребезжание испугало ее. Лудильщик со своей тележкой следовал вниз по улице, сопровождаемый молодой овчаркой с потрепанной шерстью. Мужчина прошел мимо Сендрин, не обращая на нее никакого внимания. Только собака обнюхала ее туфли и исчезла в облаке пыли, поднимавшемся за тележкой хозяина.
Сендрин подошла к последнему магазину в ряду лавочек. Черный занавес на заднем плане витрины по-прежнему был опущен, лед у ног манекена растаял и испарился. Кто-то натянул на восковую фигуру черное шелковое нижнее белье.
Сендрин нажала на ручку двери, но та была на замке. Рассердившись на то, что она проделала столь долгий путь понапрасну, девушка постучала в окно. Никакого движения.
Против своей воли она посмотрела на лицо восковой фигуры. Уголки рта были слегка приподняты, словно кто-то пальцами подправил податливый материал, нижняя губа опустилась, подтаяв от жары, что придавало манекену вид ухмыляющегося арлекина, веселого и печального одновременно. Стеклянные глаза тоже немного вдавились в глазные впадины и смотрели в небо почти умоляюще.
Сендрин не понимала, что именно в этой фигуре так зачаровывало ее. Это ощущение не было приятным, как и впечатление от термитника перед ее окном. В ее мыслях начали совмещаться обе картины: термитник, выросший в огромную глиняную фигуру, был увенчан искаженным лицом манекена в окружении паутины.
Ей с трудом удалось отогнать от себя эту картину, и то лишь когда она удалилась быстрыми шагами, оставив за спиной магазин вместе с его безмолвным сторожем.
Легкая паника, однако, не проходила, Взволнованная, бежала она вниз по улице, прочь от вокзала и странного магазина. Должны же быть и другие магазины! Она представить себе не могла, что Мадлен Каскаден делает покупки в подобном магазине. С другой стороны, каждый прибывший сюда вынужден был идти на компромиссы. Даже такая женщина, как Мадлен.
В полдень город заметно опустел, мало кто еще оставался на улице.
Немцы, живущие здесь, уже давно жили по погоде: если солнце достигало своей наивысшей точки, все оставались в домах и освежались охлажденным чаем или водой. Сендрин прокляла тот час, когда решилась приехать в Виндхук в такое время.
Немногие магазины, встретившиеся на ее долгом пути по городу, все без исключения были закрыты.
Так она еще час бродила по пустынным улицам. Большинство из них были широкими, как рыночные площади. Вихри песка танцевали на солнце, снова и снова ее путь пересекали клубки из веток, которые ветер гонял по высохшей земле. Несколько туземцев гнали по улице стадо истощенных коров. Когда Сендрин проходила мимо них, на нее набросился целый рой комаров. Она казалась себе ужасно глупой и нерасторопной, когда, как сумасшедшая, прямо посреди улицы махала вокруг себя руками и неловко топталась на месте. Насекомые исчезли, но чувство потерянности стало еще сильнее. Ни разу в течение прошедших недель она не ощущала такой острой тоски по дому, по Бремену, как в это мгновение, находясь на этой улице одна, на расстоянии многих тысяч километров от родины.
Через некоторое время она успокоилась. Убежав от комаров, она внезапно обнаружила себя в квартале бушменов.
Деревянные дома колонистов, стоящие по обе стороны улицы, остались позади, вместо них вокруг были полукруглые хижины из глины и хвороста, между ними кое-где возвышались склады, грубо возведенные из камня или зацементированных планок. Орава детей-санов носилась вокруг искривленного дерева. Некоторые из них сидели в ветвях и закидывали остальных шарами из высушенной тины. Несколько коров и растрепанных кур стояли в тени хижин. У очагов перед дверьми хижин сидели на корточках женщины с неприкрытой грудью. Они варили пшенную кашу, изготавливали посуду из глины или заплетали друг другу косы. Некоторые из них у всех на глазах кормили грудью своих младенцев, другие, полностью обнаженные, мылись в бочках с водой. Некоторые пожилые мужчины были одеты как белые, в поношенные рубашки и брюки. Однако одежду большинства бушменов составляли только набедренные повязки.
Почти все бушмены поднимали на нее глаза, когда Сендрин медленно проходила мимо, но никто не заговаривал с ней. Она внезапно вспомнила слова Валериана о жестокости туземных восстаний, о подавляемой ненависти, которая крылась за якобы равнодушным выражением лиц чернокожих.
Она испугалась, но приложила все усилия, чтобы не обнаружить свой страх. Тем не менее у нее не хватило мужества обойти весь район хаотичной застройки с его запутанными улочками и пешеходными тропинками. Через несколько минут она повернула назад и вскоре заметила преследование. Группа детей, слишком маленьких, чтобы работать на фермах белых господ, выйдя из хижин и складов, шли за ней. Сендрин подавила желание повернуться и заговорить с ними — они бы, пожалуй, не поняли ее. Вместо этого она, не сворачивая, шла дальше.
Молодая девушка с волосами, заплетенными в бесчисленные косички, поднялась со своего места у очага, преграждая ей путь. Она подождала, пока Сендрин вместе с хихикающей толпой детей приблизилась на расстояние двух метров, затем внезапно громко рассмеялась и быстрыми шагами поспешила назад к костру. Если это была шутка, то Сендрин не поняла ее. Она предполагала, что девушка хотела ее испугать, и вынуждена была признать, что ее попытка удалась.
Дети отстали, когда она покинула квартал. Некоторые из них что-то пронзительно кричали ей вслед на быстром говоре санов, но она не оглядывалась. Эти люди внушали ей беспокойство вопреки их явному миролюбию. Она была рада, что большинство мужчин в это время находились на работе, и она встретила только женщин и детей. Если бы за ней вместо детей следовали взрослые, ей вряд ли удалось бы сохранить спокойствие.
При этом в глубине души она была убеждена, что ни один сан не тронул бы ее и пальцем. Она боялась этих людей потому, что они были чужеземцами, а не потому, что они могли причинить ей вред. Ей стало немного стыдно за такое отношение к ним, но она ничего не могла с собой поделать.
Сендрин поспешила к вокзалу тем же путем, которым пришла сюда. Она была поражена тому, что узнавала улицы, которые, на первый взгляд, не отличались одна от другой: все как одна напоминали огромные песчаные площади, окруженные белыми фасадами колониальных строений. Дома здесь не стояли так далеко друг от друга, как в Свакопмунде, кроме того, здесь росли ряды деревьев и сады, придававшие городу уютный вид. Тем не менее ей трудно было представить себе, как бы она жила здесь. Дом Каскаденов казался искусственно созданным кусочком Европы, и, даже если образ жизни семьи был ей чужд, все же она начинала постепенно чувствовать себя там как дома. Здесь же, в этом полугороде-полудеревне, она слишком явно почувствовала себя незваным гостем. Абсолютной иностранкой.
