Сквозь одежду он ощущал трепет ее тела. Он взирал на ее изогнутую шею, полуоткрытый рот, припухшие губы.
Вздрагивающая в его руках, она была для него воплощением женщины. Он создал ее, но не решался насладиться ею. Тихо выругавшись, он опустил ее на ворох сена в углу и направился к двери.
Рейчел открыла глаза. Некоторое время она смотрела в пространство, ничего не видя перед собой с блуждающей улыбкой на губах. Потом ее взгляд нашел Виктора. Она покраснела и со смущенной улыбкой протянула к нему руки.
Не обращая на нее внимания, с каменным лицом, он распахнул дверь конюшни. Яркий свет ворвался в полумрак помещения.
– Когда ты придешь в себя, мы вернемся в дом.
– «Не испугаюсь. Ведь стоят же горы непоколебимо под напором ветра»[12], – заявил Петруччо. За сценой раздались звуки, имитирующие треск дерева.
Актер, игравший Гортензио, покачиваясь, вышел на сцену и почти упал на Шрива. На шее у него болтались остатки лютни, которую Катарина, строптивица, разбила об его голову.
Обычно Шрив, стоя как гора в соответствии со строчками Шекспира, давал Гортензио возможность наткнуться на него, что создавало комический эффект. К несчастью, его нарушенное зрение лишило его уверенности, и когда Гортензио столкнулся с ним, Шрив покачнулся и оба едва не упали. Публика разразилась смехом.
– Что с тобой? – пробормотал Гортензио Шриву. – Ты что, пьян?
Шрив прислонился к косяку двери дома синьора Баптисты из Падуи и тряхнул головой, надеясь избавиться от пелены, застилавшей ему глаза.
Воспользовавшись заминкой, актер, игравший Баптисту, схватился за лютню, висевшую на шее Гортензио, и повернул его к себе.
– «Что с вами? Отчего так бледны, друг мой?»
Пока Гортензио описывал поведение Катарины, Шрив взял себя в руки. Сегодня был самый неудачный день его театральной карьеры. У него пропадало зрение. Голова гудела. Смех зрителей резал слух. Он оттолкнулся от декорации, заставив ее покачнуться.
Баптиста с беспокойством посмотрел на него.
– «Синьор Петруччо, вы пройдете с нами иль выслать Катарину к вам сюда?»
Шрив откашлялся.
– «Пришлите лучше. Здесь я подожду». Оставшись один, он осторожно прошелся по сцене, рассказывая публике, как он собирается укрощать строптивицу. В конце его монолога на сцену выбежала Катарина, размахивая лютней как дубинкой.
– «День добрый, Кэт! Так вас зовут, слыхал я?» Они обменивались колкостями, а публика покатывалась со смеху. Миранда произносила свои слова как бы от имени всех женщин в зале. Шрив как бы обращался к каждому мужчине, призывая посмеяться над Катариной, пока наконец она больше не могла выносить его соленых шуток.
– «Я дворянин!» – заявил он.
– «А вот сейчас проверим». – Миранда взяла лютню за гриф и, широко размахнувшись, швырнула в него.
Вместо того, чтобы увернуться, как он это всегда делал, Шрив не двинулся с места, и лютня попала ему в голову.
Публика, актеры и рабочие сцены не успели и глазом моргнуть, как Шрив Катервуд без чувств рухнул на пол.
Он очнулся в темноте, ничего не чувствуя, кроме пульсирующей боли в голове. Потом слабый гул понемногу начал проникать в его сознание и наконец усилился.
– Шрив! – Голос Миранды долетал откуда-то издалека. – Шрив!
– Что произошло?
– Он пьян?
– О чем вы говорите? Он же профессионал до мозга костей.
– Ты сильно ударила его?
– Не сильно. У него, должно быть, закружилась голова. Шрив!
Слова долетали до него будто издалека.
– Шрив. – Миранда изо всех сил трясла его за плечо.
Если она не перестанет его трясти, его точно стошнит. Он поднес руку к своему лицу. Но в комнате было слишком темно, чтобы он мог ее разглядеть.
– Что нам сказать публике?
В голосе Миранды зазвучало отчаяние.
– Выйдите на сцену и узнайте, есть ли в зале врач.
Должно быть, он был без сознания всего несколько секунд, но потерял ощущение времени. Да, он по-прежнему находился в театре. Кто-то приподнял его голову и подложил под нее подушку. Они, видимо, погасили свет в помещении. Он абсолютно ничего не видел.
– Шрив!
– Зачем ты ударила его так сильно? – Это был голос Баптисты.
– Он должен был увернуться.
– Какая у него огромная шишка!
– Раньше я никогда не попадала в него. Он всегда увертывался. – По голосу Миранды он понял, что она плачет. Шриву очень хотелось успокоить ее, но он не мог произнести ни слова.
– Ну, что ты, детка. Бывают же несчастные случаи. – Видимо, они вызвали Аду.
– Он пьян! – Это голос Гортензио. – Он чуть не уронил меня на декорацию.
– Ничего подобного. – Миранда погладила Шрива по голове. – Он никогда не пьет ни перед и ни во время спектакля.
Хозяин театра наклонился над ним.
– Публика беспокоится. Что мне им сказать? Ада опустилась рядом с ним.
– Вытрите ему лицо. Он бледен как полотно. Шрив был уверен, что глаза у него открыты, но он ничего не видел.
– Зажгите свет, – прошептал он.
– Шрив! – Миранда вытерла ему лицо влажной тканью. Смуглый итальянский грим Петруччо оказался смазанным. – Шрив, любимый!
– Миранда.
– Я не хотела тебя ударить. Мне очень жаль. Не в силах слышать слезы в ее голосе, он нашел ее руку.
– Я знаю. Лучше помоги мне встать и зажги свет. Будем продолжать.
– Свет?
– Зажги свет, – повторил он; его голос уже окреп: – Темно как в склепе. Мы же играем не «Ромео и Джульетту». – Он осторожно сел, сжимая руками голову.
Миранда обняла его за плечи.
– Дорогой, свет горит. Никто не потушил лампы.
У Шрива перехватило дыхание. Он закрыл глаза, потом вновь открыл их. Когда он начал различать серые тени, его обуял ужас.
Миранда шепнула ему на ухо:
– Что случилось? Прошу тебя, Шрив, скажи мне, что случилось?
– Ничего. – Он сделал глубокий вдох. – Через пять минут я буду в полном порядке.
– Что мне делать? – Хозяин театра ломал руки. – Публика вне себя от гнева.
– Готовьте дублера, – бросила Миранда.
– Нет! – Шрив поднял голову и повернулся в направлении голоса хозяина театра. – Нет! Я в полном порядке. Просто моя партнерша слишком эмоционально исполняла свою роль.
