– Мисс... Драммонд. – Хриплый голос раздался откуда-то сверху.
Она замерла. Как она могла забыть, что сенатор оставался в комнате? Вполне понятно, учитывая ее волнение, ее надежду.
Продолжая держать руку на плече Шрива, она встала на колени и положила другую руку на край стола. Этот злобный старик не подойдет к ее любимому.
Глаза Батлера были как щелки, лицо посерело, губы едва двигались.
– Почему?
Она с трудом разбирала, что он говорит.
– Что «почему»?
– Почему... Уэстфолл?
Она упрямо вздернула подбородок.
– Он убил моего отца. Он послал Френсиса Драммонда и с ним еще восемьдесят человек на верную гибель, чтобы потом жениться на моей матери.
Налитые кровью глаза открылись.
– И это... единственная причина?
– Гибель восьмидесяти человек достаточно веская причина, сенатор. Они погибли ужасной смертью. Их семьи безутешно оплакивали их. Сколько вдов и детей осталось у них? Сколько семей было разрушено? Жизнь моей матери практически кончилась. Моя собственная жизнь навсегда переменилась.
– Месть. Не... заговор. Только... м-месть. – Тяжело вздохнув, Батлер затих.
Его глаза не закрылись. Зрачки расширились, превратившись в неподвижные черные дыры. Челюсть отвисла. На секунду он замер, потом его голова начала клониться назад. Наконец огромное безобразное тело упало на пол позади стола.
Миранду передернуло.
– «Меж тем как порча все внутри разъест незримо».[72]
Лежа на полу, Шрив слабым голосом произнес.
– Мне в самом деле придется поставить для тебя «Гамлета». Ты знаешь роль лучше меня.
Она опустилась рядом и вложила свои холодные руки в его теплые ладони.
– Я знаю ее, потому что я жила ею.
Эпилог
Основа для любви – благополучье.[73]
– Моей жене это совсем не понравится. Я в буквальном смысле выкрал его из дома. – Шрив Катервуд бросил виноватый взгляд через плечо.
– Отлично. Вы таким же образом потихоньку вернете его назад, и никто не останется внакладе. – Неемия Горовиц, владелец нового театра «Империал» в Чикаго, выразительно махнул рукой. – У нас в зале репортер. Газеты подхватят эту новость. У нас увеличатся сборы. Мы все разбогатеем.
– У нас и так хорошо идут дела.
– С «Юлием Цезарем»? – фыркнул Неемия. – В спектакле всего две женщины, которые появляются на пять минут. В крайнем случае, вы передадите Миранде – от меня – что это ее вклад в спектакль. Иначе мы потеряем публику.
– Она разозлится, когда прочитает об этом в газетах, – возразил Шрив.
– Ничего. Вы спрячете газету и не скажете, что она вообще выходила. Неужели я должен вам объяснять, как это делается? – недовольно проворчал Неемия.
Шрив покачал головой. В золотом лавровом венке Брута отразились огни рампы.
Из свертка, который он держал на руках, послышалось гульканье. Потом оттуда высунулась крошечная ручка и схватила висевшую на шее Шрива цепь. Малыш потянул за нее.
На сцене Марк Антоний говорил миру о том, что Брут «римлянин был самый благородный»[74].
Шрив улыбнулся своему сыну.
– Не можешь подождать, чтобы не испортить мой костюм, да?
Малыш засмеялся.
Шрив забрал у него цепь, пока она не оказалась в его маленьком ротике.
– «Войска на отдых! И пойдем скорее делить счастливейшего дня трофеи», – закончил Октавий. Затрубили трубы. Актеры ждали занавеса.
Вместо этого на сцену вышел Неемия Горовиц, призывая публику к тишине.
– Друзья мои! Сегодня на сцене нового театра «Империал» мой добрый друг Шрив Катервуд хочет сделать одно очень радостное сообщение.
Шрив вышел на сцену с младенцем на руках. На самом деле его сын родился две недели назад в доме Рут Уэстфолл в присутствии врача и сиделки, но как сказал Неемия, им надо было увеличить сборы. А «Юлий Цезарь» был тяжелым спектаклем.
– Дамы и господа, позвольте вам представить. Впервые на сцене – мой сын. – Шрив поднял малыша. – Драммонд Катервуд.
– Родился за кулисами! – крикнул Неемия, и по залу прокатились аплодисменты. Публика радостно вскочила.
– Родился за кулисами!
