Прогулки на яхте дарили ему редкий шанс абсолютной свободы. Он стремился к независимости так отчаянно, что даже отказывался надевать спасательный жилет, несмотря на то что плавать почти не умел. Свое увлечение он сохранил и после переезда в США, неизменно выбирая для летнего отдыха места, где можно ходить под парусом. Со временем он приобрел себе семнадцатифутовую[9]деревянную лодку, которую назвал «Тинеф» (что на иврите означает «развалюха»). Свое наслаждение от яхтинга он описывал в 1954 году в письме к бельгийской королеве-матери Елизавете:
Плавание по укромным бухточкам у побережья не просто расслабляет… У меня есть компас, который светится в темноте, как у самого настоящего мореплавателя. Но яхтсмен из меня неважный, и я радуюсь, когда могу хотя бы самостоятельно сняться с песчаных отмелей, на которых иногда застреваю.
Интересно в этой связи отметить, что он на всю жизнь сохранил свое восхищение компасом – прибором, так поразившим его в раннем детстве.
Отдыхая как-то летом на Род-Айленде, Эйнштейн использовал любую возможность, чтобы поплавать под парусом в океанских волнах. Много лет спустя один из членов тамошнего яхт-клуба вспоминал, как великий ученый уходил в открытое море и дрейфовал там, спустив парус, по нескольку дней подряд. Несколько раз за ним отправляли спасателей, но те всякий раз находили его на борту в состоянии глубочайшей медитации. Чем громче слава о нем разносилась по миру, тем чаще вода становилась для него пристанищем, где он мог оставаться самим собой – не гениальным создателем теории относительности, а просто добродушным чудаком с растрепанной шевелюрой. Любопытно описала Эйнштейна-яхтсмена его приемная дочь Марго в своих воспоминаниях от 1978 года: «На борту яхты он казался элементом стихии – мощным и сильным, как настоящее явление природы».
Скрипач-виртуоз
Не будь я физиком – скорей всего, я стал бы музыкантом.
Альберт Эйнштейн, 1929
Но сколь бы сильной ни была его привязанность к яхтам, величайшим пристрастием Эйнштейна всегда оставалась музыка. Эту любовь привила ему с детства мать, по чьей инициативе он стал брать уроки игры на скрипке, – и постепенно стал как преданным слушателем музыки, так и отменным ее исполнителем. «Я часто думаю в музыкальных терминах. Грежу о музыке наяву. И смотрю на свою жизнь как на музыкальное произведение… Основную радость от жизни я получаю благодаря музыке», – рассказывал он в интервью Джоджу Вьереку в 1929 году.
Величайшим его музыкальным кумиром был Моцарт. Эйнштейн обожал простоту (именно простота, в понимании ученого, и составляет основу всего прекрасного) и девственную чистоту композиций Вольфганга Амадея, считая их «отражением внутренней красоты самого космоса». Сразу за Моцартом в его шкале музыкальных ценностей следовал Бах; про обоих композиторов Эйнштейн говорил, что их музыка не сочинялась сознательно, а исходила из них естественно, целиком и сразу. Шуберта он одобрял за мощнейшее эмоциональное воздействие, тогда как Бетховен давил на него своей личностью «так, что делалось неуютно». Гораздо меньше ему нравились Гендель, Вагнер и Мендельсон, что говорит о необычайно высокой планке его музыкальных предпочтений.
Сам Эйнштейн был опытным скрипачом, хотя и не всегда охотно выступал перед публикой. За время жизни в Арау он несколько раз выступал в местной церкви, а с тех пор, как получил мировую известность, стал то и дело давать концерты для сбора средств на те или иные общественные нужды. Так, когда он дал очередной благотворительный концерт, исполнив Баха и Моцарта в Манхэттене, журнал «Times» написал, что он «был так поглощен игрой, что продолжал перебирать струны даже после того, как представление закончилось».
Кроме этого, он нередко выступал и на частных приемах, чему были свидетелями и члены «Академии Олимпия», и даже король с королевой Бельгии. Хотя восторг по поводу его исполнительского мастерства разделяли не все. Так, профессиональный музыкант Вальтер Фридрих в 1920 году заявил, что «Пиликанье Эйнштейна звучало так, будто пилой распиливают бревно». Другие, однако же, различали в его игре неподдельный талант. Взять, к примеру, любопытный отзыв одного из слушателей его выступления на заре 1920-х годов: «Игра Эйнштейна великолепна, хотя и не заслуживает всемирного признания; многие исполнители играют ничуть не хуже». Намек этот явно сводился к тому, что слава Эйнштейна как ученого все же неоспорима, а это при желании можно расценить и как завуалированный комплимент.
Эйнштейн часто брал скрипку в минуты, когда его мозг сталкивался с особенно замысловатой проблемой – примерно так же, как это делал Шерлок Холмс. По воспоминаниям его ближних, иногда он принимался мерять шагами кухню, задумчиво выводя на скрипке мелодию – до тех пор пока с его губ не слетал радостный крик, означавший, что задача наконец решена. В старости он уже обращался к скрипке нечасто и куда больше внимания уделял фортепьяно, на котором, впрочем, играл гораздо слабее. Но как бы там ни было, это лишь подтверждает важнейшую роль, которую играла музыка на протяжении всей его жизни. Как сам он заметил в 1982 году, «Музыка не влияет на исследовательскую работу, но и та и другая питаются одним и тем же страстным желанием – и дополняют друг друга в радости, которую они доставляют».
Питайся, как Эйнштейн
Иногда я поглощен работой так, что забываю пообедать.
Альберт Эйнштейн
Несмотря на то что во второй половине жизни Эйнштейна весь мир воздавал ему почести, в быту он оставался человеком весьма непритязательным. Ибо был убежден, что простая, неприхотливая жизнь куда лучше как для тела, так и для души.
Ужины, которыми открывались заседания «Академии Олимпия», из-за постоянной нехватки денег были довольно скромны. И состояли, в основном, из сосисок, швейцарского сыра (как правило, любимого всеми «грюйера») и фруктов, а пили обычно чай. Иногда Эйнштейн любил приготовить и макароны – сказывался его опыт жизни в Италии; известно также, что он обожал мороженое в рожках. А еще сохранилось описание очень простой трапезы, которую он разделил однажды с королем и королевой Бельгии – состояла она из шпината, яичницы и картошки.
При выборе меню Эйнштейн всякий раз был вынужден помнить о проблемах с желудком, которые начались у него в 1917 году, заставили его сильно похудеть и остались с ним до конца жизни. Врачи решили, что сей недуг явился результатом хронического недоедания в военное время, и прописали ему углеводную диету. Но в те годы он жил один, и долго следовать указаниям врачей, чтобы полностью излечиться, ему так и не удалось.
В разные периоды жизни он увлекался и вегетарианством, хотя полностью отказаться от мяса ему всегда было нелегко. «Плоть убитых животных я всегда поглощаю с легким чувством вины», – признался он в 1953-м. Хотя ранее он не раз говорил, что «согласен с постулатами вегетарианства из эстетических и нравственных побуждений», поскольку влияние сыроедения на физиологию и самочувствие «облегчает участь человечества». Когда в последний год его жизни врач посоветовал ему воздерживаться от употребления мяса, рыбы и жиров, он проворчал в ответ: «Можно подумать, будто человек не рожден плотоядным».
